бежал по этому аду.
Задыхаясь, я вылетел из-за угла и остановился, как будто налетел на кирпичную стену.
Моего дома не было. На его месте были дымящиеся развалины, груды битого камня, мостовая была усеяна разбитым стеклом. Я посмотрел по сторонам. Вся улица была разрушена, все дома горели, пепел летал повсюду и дым пожарищ стелился по земле.
Я услышал рёв двигателя. Я обернулся на звук и увидел машину, старый механизм для разрушения. В кабине сидел человек, его лица не было видно.
Так повелось, что лица палачей всегда скрыты от взглядов жертв. Интересно, почему?
Железные челюсти машины вгрызлись в камень. Часть дома рухнула на землю, сверкнул луч лазера и пламя охватило развалины.
Жаркий огненный вал окатил меня обжигающей волной и я задохнулся, горячий воздух опалил мои лёгкие.
Я повернулся и сделал шаг.
Затем еще один, и еще, и еще.
Я побежал, сначала медленно, а потом всё быстрее и быстрее. Я бежал, а вокруг меня всё горело, пылало и рушилось. Повсюду, везде вокруг меня были смерть и разрушение, рядом со мной валились на землю горящие дома, умирали люди, грохот падающих зданий оглушал меня, пламя пожаров слепило глаза, а я всё бежал и бежал...
Это я помню лучше и отчетливее всего — мальчик, бегущий по пылающим улицам Города, мальчик, убегающий из своего безжалостно и грубо кем-то уничтоженного мира, мира, превратившегося в ад...
...Наш район был выжжен дотла. Так суровый и безжалостный хирург останавливает кровотечение, прижигая рану раскалённым куском железа. Селкирк, объявленный районом, куда запрещён доступ, был уничтожен. Я до сих пор не знаю, было ли постановление об эпидемии фикцией или правдой, но так или иначе всё население Селкирка заплатило за это по самой дорогой и страшной цене — цене жизни...
В южном квартале толпа попыталась прорвать оцепление и скрыться в соседнем районе. Одним из тех, кто сумел проскочить в спасительную брешь под огнём пулемётов был я...
Люди бежали прочь от болеизлучателей, бежали, задыхаясь от собственных криков и сумасшедшего жара полыхающего огня, по камням мостовой, залитым кровью. Они бежали, как огромная серая река без берегов. Воздух был насквозь пропитан кислым тошнотворным запахом страха и смерти.
Люди неслись, сломя голову, по Сотар-бульвару, главной улице района, подталкиваемые одиночными выстрелами солдатских винтовок и струями огнеметов, неслись прямо на барьер ограждения, за которым стояли фургоны с синей птицей, широко раскинувшей крылья — эмблемой священного Правосудия. За наскоро растянутой поперёк бульвара колючей проволокой расхаживал офицер в блестящем защитном шлеме, в новой форме с тщательно отполированными знаками отличия, с сигаретой в зубах. Его левая рука опиралась на массивную рукоять армейского тесака в кожаном чехле, правая, в перчатке из тончайшей кожи, была заложена за спину. За спиной офицера стояли выстроившиеся цепью солдаты с карабинами наизготовку, перед цепью стояли два станковых пулемета на треногах, и возле них суетились, подтягивая коробки с тускло отсвечивающими пулеметными лентами, стрелки.
Офицер остановился и внимательно осмотрел приближающуюся к заграждению толпу. Он выпрямился, заложив руки за спину, и из-под его пышных усов вылетело облачко серебряного сигаретного дыма. Пулеметчики развернули стволы пулеметов вдоль улицы и я, бегущий в первых рядах, увидел, как они поднимают прицельные планки, готовясь к стрельбе.
Черная перчатка офицера взлетела вверх и, повинуясь неслышному из-за криков людей приказанию, карабины взлетели к плечам солдат одновременно с пугающей синхронностью.
Казалось, всё замерло: люди, солдаты, воздух, ярко слепящее солнце, собственное сердце в груди, широко раскрытые рты, перекошенные от ужаса лица, глаза, которые давно уже поняли, что остался только один миг бега, руки, вскинутые навстречу своим убийцам не то в мольбе, не то в проклятии. Человеческие тела застыли перед мёртвым металлическим вихрем, уже готовым сорваться, вылететь из чёрных дыр винтовочных стволов. Время умерло там и я задохнулся от собственного крика, разорвавшего грудь. Я чувствовал холод камней под ногами, мои широко распахнутые глаза смотрели перед собой, но я не понимал тогда, что же я вижу. Я видел только раскалённый добела диск солнца, заливающего всё вокруг ровным ярким светом.
...Всё замерло...
Рука офицера падала вниз целую вечность, и тогда, за ничтожно малый миг до того, как время взорвалось огнём, я увидел всё вокруг так ясно, так чётко и осмысленно, что картина увиденного навсегда осталась в моей памяти, как выжженная огнём. Я увидел себя в окружении людей, бегущих на проволочное заграждение, солдат, беспощадное солнце... И тогда загремели пулеметы.
Свиста пуль я тогда не слышал, я только увидел, как первые ряды людей отлетели назад, как трава, скошенная косой, и услышал
Я бежал по правой стороне улицы, и когда пулеметы начали разворачиваться, я увидел, как на бегущем впереди мужчине разорвалась рубашка и из огромных ран тёмными сгустками вылетела кровь. Я увидел, как упали впереди меня ещё двое — невероятно толстый мужчина и пожилая женщина. Рядом с моей щекой пронеслось что-то раскалённое и свистящее. Я упал (другого слова не найдёшь) в боковой переулок, отходящий от бульвара в проходной двор. Я поднялся на ноги и побежал, хлопая наполовину оторванной сандалией, сзади грохотали выстрелы, а я бежал вперед, к ярко освещенному пятну выхода.
Я налетел на мусорные баки, разлетевшиеся с оглушительным грохотом, ремешок моей правой сандалии лопнул, и она отлетела, ударившись в стену. Я снова чуть было не упал и, стараясь сохранить равновесие, вылетел чуть ли не на карачках из подворотни.
Передо мной был темный колодец двора и узкий проход между двумя стоящими рядом высокими домами. За этим проходом, заросшим пыльной травой, лежал небольшой пустырь, за которым находился соседний район Ворхопс, это был единственный выход и я устремился туда.
Впереди уже маячило несколько согнутых спин и чьи-то белеющие в темном переулке пятки давили белые султанчики ромашек. Прохлады от тени дома я не почувствовал, пот лил с моего лица ручьём, я утирал его грязными ладонями, на которых запеклась кровь, я хромал на правую ногу, хватаясь за холодные стены, покрытые мхом, и звуки, похожие на то, как скулит побитый щенок, вырывались из моего рта. Страх вёл меня лучше, чем чтобы то ни было.
Когда я вылетел из переулка, я услышал два глухих выстрела и увидел солдата, который неторопливо целился в людей, бегущих к разорванному заграждению. Там, за брешью в проволоке, виднелись дома Ворхопса, и там же, на колючей проволоке висело несколько трупов.
Я затравленно огляделся и увидел, что бегу не один — рядом бежали двое мужчин и парень лет двадцати. Справа, почти у самой линии заграждения стоял молодой солдат и целился в нас. Прогремел выстрел — один из бегущих рухнул на землю и из его рта толчками выплеснулась кровь.
Я уже не мог кричать, я оглох и онемел, и ноги несли меня сами к разрыву в проволочных кольцах. Я оглянулся: солдат шёл к нам, торопливо загоняя в карабин новую обойму.
Я сделал рывок и обошел мужчину в разорванных брюках и белой рубахе с тёмными пятнами пота на спине и подмышках. Впереди бежал парень в серых полотняных брюках, покрытых пылью, и лопатки под его взмокшей майкой ходили ходуном. Он бежал быстро и до ограждения
