готовящегося ужина, я понял, что это было за чувство.

Я вернулся домой.

Так я ходил всю зиму. Зима была сравнительно теплой, но слишком дождливой. Дождь шел непрерывно, так, по крайней мере, мне казалось. Дождь и ветер, ветер и дождь — и так день за днем. С утра до вечера на знакомом месте у собора, вечером — рейд по центру и домой.

Дни были похожи друг на друга, как костяшки молитвенных четок. Я выучил все улицы и переулки Фритауна, я бредил ими, они снились мне во сне. В снах улицы были пустыми и безлюдными, и я бродил по ним без конца в каких-то бесплодных поисках. Наяву переполненные улицы Фритауна были частью моей жизни и работы, я был их плотью и кровью, их неотъемлемой частью. Я перезнакомился со всеми нищими Фритауна, узнал, как они живут, и понял, как мне повезло, что я попал к Артуру. Я видел, как люди перебиваются с хлеба на воду, подбирая гроши, небрежно швыряемые к их ногам. Я видел, как люди катятся всё ниже и ниже, как они болеют и умирают, как беспощадный закон преследует их безжалостно и неумолимо. Я увидел всю грязь улиц, но я увидел несколько вещей, достойных уважения. Я познал всю жажду жизни обитателей улиц. Каждый день готовил им боль и страдания, но как же они хотели жить! Просто жить, дышать, видеть это серое зимнее небо. Просто жить...

Зима заканчивалась, дождь шел всё реже. Грязь на улицах превратилась в пыль, зазеленела трава и весь Город ожил, воскрешенный моей первой весной на улице. Я стал другим, мое тело и душа покрылись рубцами ран и сомнений. Долгие размышления при постоянном стоянии на костыле наталкивали меня на странные мысли.

Однажды мы укрылись от дождя под настилом у входа в собор, я стоял, бессмысленно глядя на плотную пелену дождя. Саймон, развлекавший меня свежими уличными сплетнями и давно уже не получавший внятного ответа, замолчал и стал перекладывать товар в коробе. Я думал, как же я, теперешний, отличаюсь от того, кем я был четыре месяца назад. Четыре месяца... Для меня они казались вечностью, прошлая жизнь — неясным сном, родители — светлым воспоминанием, светлым, но смутным. Их лица постепенно меркли в моей памяти и часто я вообще не мог вспомнить, какого цвета были у мамы глаза.

— Ты всё молчишь в последнее время, — сказал Саймон.

— Ты не заболел, малыш?

— Нет, — тихо ответил я, глядя как струя воды из водосточной трубы буравит мостовую.

— Что у тебя на уме, малыш?

Я не ответил.

— Мы ведь через многое прошли, малыш. Ты можешь сказать мне, что мучает тебя.

Да, мы действительно прошли через многое. Четыре раза мы дрались с конкурентами, два раза со строккерской шпаной из-за нашей выручки, просидели два дня в пересылочной тюрьме, попав в облаву. Чарли выкупил нас и стоило это недешево. Так что мы действительно прошли через многое. Мига поручил мне охранять Саймона и в двух последних переделках мне здорово досталось. Хоть ничего существенного не сломали. Нос не в счет, нос это ерунда. Ихору сломали руку, a Миге — пару ребер. Я дрался, как мог, а на последнем из нападавших просто висел, как бульдог, вцепившись в него зубами. Держался до тех пор, пока мне не врезали по голове. Так что шрамов у меня прибавилось, но я не жалел. Нечего тут жалеть. Жизнь такая, вот и всё.

Парни ничего не говорили мне, вытаскивая меня из отключки, но я знал, что я всё делаю, как надо, и что они довольны мной. Помню, как-то мы засиделись за столом, вернувшись после драки из города. Мига рассказывал всем, как я орудовал челюстями, все ржали, как лошади. Даже я смеялся, хотя у меня всё тело болело и во рту всё ещё стоял привкус крови. Тогда мы все порядочно выпили и Марта прижала меня к себе:

— Ты классный парень, малыш, ты классный парень.

От неё пахло так же, как от мамы, и я прижался к ней, как к маме, обнял ее изо всех сил. Когда Марта обняла меня, я увидел на тыльной стороне ее левой ладони черную шестиконечную звезду. Тогда Саймон рассказал мне о «звёздах» — девушках, которых ещё девочками сделали бесплодными в Карпенуме. Это было сделано, когда возникла угроза перенаселения Города. Тысячи девочек из социальных групп низкого уровня были пропущены через лаборатории центра и всем им после операции выжгли на ладонях черные звезды.

Марта была одной из них. Когда она оттолкнула меня легонько, улыбаясь, чтобы я шел спать, я увидел в её глазах слезы.

Вот так стоял я под навесом, смотрел на дождь и думал о всяких невеселых вещах.

— Что ты молчишь? — в голосе Саймона скользнула нотка раздражения.

— Мне нечего говорить, Сай, — ответил я.

Он сплюнул в сердцах:

— Тьфу ты, «говорить ему нечего», — буркнул он и замолчал, раздраженно звеня товаром.

— Надоело мне всё это, Сай, — бросил я, не оборачиваясь.

Звяканье прекратилось.

— Надоело мне «стрелять», Саймон, надоело, — вздохнул я.

Вода неслась по тротуару, сметая мелкий мусор и закипая на водостоках.

— Уходишь? — тихо, одними губами, спросил он.

— Нет, Сай, от вас я никуда не уйду, вы мне, как семья. Работа мне эта надоела и всё. Точка.

— Что собираешься делать?

— Не знаю, Сай, только не это.

— Поэтому молчишь?

— Да.

Мы замолчали. Вечерело. Мы прошлись по центру, увернулись от патруля и окраинами вернулись домой. Вымывшись, я спустился вниз.

Картина повторялась. Был вечер, на столе горели лампы. Артур и Чарли снова вели совещание, Арчер точил небольшой, но очень внушительно выглядевший нож. Лис, Нино, Пако и Блэк играли в вист, а Любо, как всегда, что-то тихо напевал себе под нос, полузакрыв глаза. Я подошел к Артуру и Чарли и встал напротив них. Они замолчали и Артур небрежно выпустил дым:

— Привет, Аль! Как нос, зажил?

Я кивнул.

Артур молча курил, а Чарли что-то медленно писал в своей книжке, отчетливо выводя каждую цифру.

— Я больше не могу, Артур, — сказал я негромко.

Парни продолжали играть, потертые карты с размаху шлепались на стол. Любо тихо пел:

« Ветер, ветер мореходный, он несет меня вперед, надувает паруса, расправляет грот. Ветер, ветер мой холодный, пламя не растопит лед».

— Не можешь что, Аль? — жестко спросил Артур, не глядя на меня.

— Христарадничать.

Чарли с интересом взглянул на меня. «Недобор в пиках», ухмыляется Лис. Нино темпераментно швыряет колоду на стол, карты разлетаются веером.

«Ветер, ветер мой холодный, ты мою не греешь грудь. Ветер, ветер мой свободный, держишь ты куда свой путь?»

— Что говорит Мига? — спрашивает Артур у меня.

— Ничего. Он ещё не знает.