развороченных, невесть чем нанесенных ран, торчали обломки почему-то обугленных костей.

Однако ярости и жажды убивать хватило бы на большое людское войско.

Свора бросилась к очерченному рунным клинком вокруг человека кругу, бросилась — и с визгом было отступила; кое-кто самый ретивый уже корчился на окровавленном, вымазанным какой-то зеленой мерзостью мху — животы распороты, кишки наружу. Однако застрявший в собственной крыше див завыл, заверещал и загукал на совершенно неведомом языке, и тварюшки, вереща, дружно кинулись вперед. Уродливые тельца лопались, едва они оказывались над зачарованным кругом, мутная дымящаяся кровь выплескивалась длинными языками, словно магия в единый миг выжимала из созданий все жизненные соки; и следующие ряды ухитрялись продвинуться чуть дальше незадачливых собратьев.

Человек застонал, потом зарычал ничуть не хуже болотного дива. Зашатался, срывая завязки плаща и слепо отбрасывая в сторону. Словно газыри, на куртке тянулся ряд вставленных в кожаные гнезда флаконов, пальцы слепо вцепились в один, крайний, непроглядно-черный, сорвали осургученную пробку. Рука широко размахнулась, за склянницей тянулся веер тяжелых маслянистых брызг — совершенно черных.

Капли на лету начинали преображаться, трансформируясь в подобие трехзубых гарпуньих насадок, во множество таких насадок. На лезущих через отпорный круг бестий обрушился настоящий колючий дождь — каждый 'гарпун' намертво пришпиливал к земле пять, шесть, а то и семь созданий. Вороненые острия впивались в тело, круглая плоская пятка давила, плющила и впечатывала в твердь.

Не минуло и пяти ударов сердца, как все было кончено. Человек стоял посреди широкого серо- красно-черного пятна. Крысокарлы были мертвы, все до единого, и болотный гад только и мог в изумленном молчании пялиться на свершившееся побоище. Он, похоже, забыл даже о боли.

Маг, однако, не забыл. Оправился он не сразу, долго тер лицо, промывал глаза снадобьем из плоской фляжки, а когда наконец взглянул на завязшую тварь, та распорола тишину таким визгом, что впору было оглохнуть.

— Сладко? — прохрипел человек; теперь его голос звучал уже почти как у болотной твари. — Сладко? А будет еще лучше. Я тебе это о… обещаю. — Он скривился, хватаясь за бок.

Див выл. Боль в этом вое раздирала кости, щепила их, добираясь до темно-алого мозга, кожа на лысом черепе твари начала лопаться, трещины истекали густой коричневой жижей.

— Ну помогли тебе твои поскребыши?.. — продолжал меж тем хрипеть человек. — Не помогли. И ни в жисть не помогут. Хоть я на них и потратился… — Он потряс опустевшим флаконом. — Так что говори слово.

— А… отпустишь?.. — донеслось до человека в промежутках между взвизгиваниями.

— Отпущу. — Лицо мага дернулось. — Но из этих мест изгоню. Довольно ты тут порезвился. Спрысну тут вот этим… — подрагивающие пальцы выудили из газырей еще один флакон. — Не вернешься. Давай, говори. Крыть тебе больше нечем.

Уродливая башка дива повертелась еще из стороны в сторону. Но внизу трудилась какая-то уж больно едучая магия — и, не выдержав, тварь наконец заорала, засвиристела, завыла на добрый десяток голосов. Непосвященное ухо просто не поняло бы ничего.

— Славно, славно. — Человек перевел дух, кадык дрогнул. — Не соврал… надо же. Ладно. Молодец. — Губы чародея задрожали, растягиваясь в некое подобие ухмылки. Наверное, ему самому она казалась торжествующей.

— А-атпустишь? — с надеждой промямлило существо.

— Угу, — кивнул чародей. Шагнул ближе к диву, левой рукой вытягивая из- газыря новую стеклянницу. — Башку подними. Мне ошейник твой ослабить надо.

Желтолицый с готовностью задрал круглый подбородок, открывая глотку, всю в морщинистых складках, усеянных мелкими шипами.

Правой рукой человек молча врубил широкое лезвие тесака диву под подбородок. Удар получился так себе, боевые искусства среди талантов чародея явно не числились. Клинок рассек гортань и позвоночный столб, острие вышло наружу. Оскалившись волком, человек налег на рукоять, проворачивая оружие в ране.

Див засипел, коричневая кровь вскипела, запузырилась по краям раны, хлынула потоком на жердяную крышу хатки, и ветви мгновенно задымились. Глаза дива вылезли из орбит, челюсть клацнула — последняя судорога мускулов, расположенных не как у человека. Но ни прохрипеть, ни пробулькать, ни прошипеть излюбленное у нечисти предсмертное проклятие он не успел. По круглым глазам кто-то словно мазнул мутью. Башка запрокинулась, жуткая рана открылась, словно рот в последнем отчаянном крике.

Чародей вновь подобрал оброненный раньше череп погубленного болотником ребенка, аккуратно завернул в белый плат и спрятал. Рассовал по вставкам фиалы. Долго и нудно выводил на земле не один, а сразу три концентрических круга — наверное, требовалась нешуточная защита.

Глубоко вдохнул, сорвал перчатки, нервно вытер вспотевшие ладони. Облизнул пересохшие губы. И — точно так же, как див, — загукал, заверещал, завыл, оглашая затопленный лес словом убитого болотника.

Земля затряслась, заходила ходуном, с треском ломались стволы поваленных сосен, точно их крошила невидимая великанская рука. Из бочагов выметнулись бледные головы гидр, шеи мотались из стороны в сторону, белесая плоть лопалась, словно перезревшие дыни, и стражи островка умирали, так и не исполнив свой долг. На месте хатки болотника взвился настоящий смерч, вверх летели дерн, сучья, комки земли, изодранные пласты мха. Тело самого дива распалось серым пеплом, кости и плоть мгновенно истлели, словно пролежав так много даже не дней, а лет.

Чародей скорчился внутри своего защитного круга, невольно нагибая голову и прикрывая руками затылок. Летящие во все стороны сучья с обломками отскакивали от невидимой стены; где-то далеко, на соседней островине за моховым мостом тоскливо взвыл еще какой-то гнусаво-гнусный голос, словно оплакивая смерть собрата.

А когда все стихло, на месте жилища дива осталась широкая яма, настоящая воронка, быстро насасывающая воду. На дне — два цвета: белый и золотой. Белые кости жертв и золото алчно собиравшейся и бесполезно копившейся добычи.

Монеты, круглые и квадратные, с дырочками и восьмиугольником, полумесяцы и связки необработанных мелких самородков. Кубки, небольшие чаши, оправленные в серебро и золото рога, кулоны, цепочки, женские и мужские серьги, и так далее, и тому подобное.

Мужчина даже не посмотрел на сокровище — немалое, чтобы вывезти всю эту груду, потребовалось бы пять или даже шесть вьючных лошадей. С большим бережением достал из-за пазухи оплетенную бутылочку на серебряной массивной цепи. Долго бормотал, ворожил, водил руками над разверстым золотым зевом; лес оцепенел, ветер умер, застыла вода, словно скованная льдом посреди летнего тепла; и над золотом, над монетами, браслетками, фибулами, налобниками, бляхами, колечками — начал медленно подниматься легкий туман. Мало-помалу он стягивался в одну точку, густел, складываясь в подобие гротескной фигурки размером с мизинец. Стала заметна круглая голова, выпученные непропорционально большие глаза…

Крошечный призрак убитого дива медленно плыл по воздуху к поджидавшему его чародею, отчаянно размахивая руками и ногами, разевая пасть в беззвучном вопле — однако дара речи он был лишен.

Маг откупорил бутылочку, и продолжавшего отчаянно, но неслышимо вопить призрака тотчас втянуло внутрь. Чародей мгновенно заткнул горлышко пробкой. Торопливо накинул цепочку на шею, лихорадочно, словно кто-то мог увидеть и отобрать, запихал скляницу под одежду, ближе к телу. И не оглядываясь пошел прочь. Из всех богатств болотного дива он взял с собой один только детский череп.

— Ну что, получилось, сочинитель? — пробормотал человек сам себе под нос — Получилось, получилось. Чуть небу душу не отдал, но получилось. Кой-чего еще помнишь, щелкопер, бумагомарака…

…Вымершая топь осталась позади. Чародей выбрался на сухой, поросший мачтовыми соснами увал. Смрад болота, уродливые мертвые стволы — все за спиной. Здесь воздух пронзали солнечные копья, звенели насекомые, без устали трудились муравьи, пламенели шляпки сыроежек, и белки гонялись друг за другом по широким верховым путям в сплетающихся кронах.

Чародей обессиленно замер, опустившись — почти что рухнув — у корней вознесшейся чуть ли не к