как это именуется в их профессиональном лексиконе?

— Курить нет? — вытягивая гласные, спросил сосед по нарам, хромой Степа, подозреваемый в пяти попытках грабежа плюс сюда же один автоугон.

— Нет…

Мысли Кости Гамова обратились к прошлому. Соседи по камере попались вполне приличные, насколько подобное слово вообще применимо к контингенту КПЗ — так что Константин мог предоставить себя размышлениям, почти не боясь быть потревоженным. Прежде всего он попытался сфокусироваться на событиях тех роковых дней, один из которых стал последним для его дяди, а для него, Кости, и не существовал вовсе, целиком погрузившись в цепкую трясину пьянства. Что он помнит? Откуда взялось это дикое наваждение, явившееся ему там, на даче, теплой осенней ночью; наваждение, сначала персонифицировавшееся в лице следователя Грубина, все столь же неуклонно маячившем перед глазами, а теперь разросшееся до обшарпанных стен КПЗ и обступившее его со всех сторон?

Дядя Марк… Костя вдруг обнаружил, что чрезвычайно смутно воссоздает в давшей течь памяти тот момент, когда Крейцер всплыл на горизонте его жизни. Даже события трех с половиной лет давности, о которых говорил следователь Грубин… Такое впечатление, что все это было не с ним, не с Гамовым. Да, Константин помнит, что у него возникли проблемы с законом по инциденту с этим несносным Васильевым, которого Гамов был готов убить сам, если бы кто-то заботливо не сделал это немного раньше, разрубив топором чуть ли не надвое. Да, еще и сейчас перед глазами мелькают, расходясь длинными рваными полосами, пульсирующие голубоватые стены психиатрической больницы, в которую непонятно отчего угодил он, Гамов, человек с весьма здоровой психикой. Но отчего Грубин поднял этот вопрос по событиям 2004 года?.. Дядя Марк… какие-то эксперименты… змеи… лингафонная аппаратура? Бред! Но в то же самое время Гамов прекрасно отдавал себе отчет в том, что никогда, ни при каких обстоятельствах следователь Грубин не стал бы поднимать и цитировать этот «бред» ПРОСТО ТАК, без оснований и мотива.

Дядя… А еще чуть позже, несколько раз беспокойно перевернувшись с боку на бок и вызвав недовольное ворчание того, кто лежал на нарах ярусом ниже, Костя Гамов понял, что не знает о своем родном дяде практически ни-че-го. Нет, бесспорно, многие стороны характера и особенности времяпровождения г-на Крейцера были ему известны более чем хорошо. Однако же не было в фигуре покойного Марка Ивановича ни одной черты, ни одной грани натуры, которая не содержала бы в себе противоречий, противоречий глубоких и коренящихся, верно, в прошлом профессора Крейцера, в том прошлом, которое было для Гамова совершеннейшими потемками. Начать хотя бы с рода деятельности покойного. Вне всяких сомнений, он был ученый, обладал значительной эрудицией и, как и положено истинному ученому мужу, был наделен кучей эксцентрических привычек. Но стоило копнуть поглубже, как начинались странности. Каким ученым был Марк Иванович Крейцер? Какая наука или комплекс таковых привлекали его в его работе? Гамов искал и не находил однозначного и аргументированного ответа на этот вопрос, и это тем более нелепо, что сам Константин работал в НИИ своего дяди не менее полугода. Собственно, в экспериментальных помещениях НИИ он и не появлялся, его делом было сидеть на проходной и проверять пропуска сотрудников и посетителей. Впрочем, чтение пропусков не вызывало у Кости значительных затруднений, так как у него была степень кандидата филологических наук и семилетний журналистский стаж. Гораздо проблематичнее было понять, ГДЕ он работает и какой профиль деятельности у частного НИИ, коим и заправлял профессор Крейцер.

Марк Иванович имел степень доктора физико-математических наук, это было известно многим, и не в последнюю очередь его племяннику. Однако же непосредственно в квартире Крейцера имелся достаточно мощный телескоп, стоявший неподалеку книжный шкаф был забит справочниками и атласами по астрономии на четырех языках. Судя по некоторым неосторожным репликам Марка Ивановича, куда более продвинутое обсерваторское оборудование стояло у него на работе. Но по коротким обрывкам брошенных фраз Гамов совершенно точно знал, что это всего лишь увлечение. Хобби. НИИ явно занимался не этим… Да и само увлечение, оно было каким-то болезненно-притягательным для Крейцера. Однажды выпив на своем дне рождения (что водилось за ним крайне редко), дядя принялся возбужденно вещать о какой-то системе оптико-голографической фильтрации и новейшем электронно-оптическом комплексе, которые якобы требуют существенных улучшений по всем параметрам. К чему профессор Крейцер завел речь о предмете, в котором Гамов разбирался примерно так же, как китайский крестьянин со склонов Кунь-Лунь в структурализме Пражской школы лингвистики, Костя так и не понял. Ибо юбиляр довольно свирепо прервал сам себя и совсем не к месту сказал, что молодежь пошла больно любопытная!.. Впрочем, что греха таить, у Марка Ивановича было много странностей. Достаточно упомянуть, что даже сама дата рождения у него носила плавающий характер, и Крейцер совершенно спокойно мог объявить о своем юбилее и зимой и летом. Собственно, Гамова это никогда и не волновало. Не заглядывать же в дядин паспорт, в самом деле!

Определенно разбирался Марк Иванович и в химии. На его руках не раз виднелись характерные следы, оставленные теми или иными химикатами. Однажды ему доставили на дом какой-то внушительный контейнер, в котором что-то булькало и шипело, словно там извивался клубок голодных змей. От контейнера, разгерметизировавшегося в дороге, невыносимо тянуло какой-то едкой гадостью, которой мгновенно провонял весь дом. Вопреки ожиданиям профессор Крейцер не разозлился и не принялся орать на доставщиков, выпучив глаза. Он даже дал им сверх причитающегося за работу. Хорошо дал…

От собственных внушительных познаний в точных науках, за исключением своих профильных — физики и математики, — Марк Иванович, впрочем, старательно открещивался. Если заходила речь — он либо сконфуженно говорил что-то о коллеге, который попросил, чтобы с оказией, если удобно, заранее благодарен, и проч., и проч. Либо выкатывал глаза, вытягивал шею и, ни на кого не глядя, начинал орать и нести ахинею.

Зато профессор Крейцер с удовольствием копался в том, в чем он совершенно ничего не понимал. Пример. Будучи начисто лишенным кулинарных талантов, он очень любил стряпать, и всякий раз получалось что-то совершенно чудовищное и неудобоваримое. Яичница в его исполнении была похожа на заживо изжаренную медузу, а жареная рыба навевала ассоциации с гаревым лесом в районе падения Тунгусского метеорита. Кроме того, Марк Иванович очень любил петь. Но даже голоса котов в подворотне казались сплошь божественными басами Шаляпина и тенорами Паваротти по сравнению с теми дребезжащими руладами, что выводил профессор Крейцер. Далее. Профессор Крейцер очень любил животных, но, к несчастью, братья меньшие не отвечали ему взаимностью. Те же коты, упомянутые выше, шипели ему вслед, а после того как на Марка Ивановича напали подвальные крысы… Гм… Даже кроткие голуби и те норовили клюнуть его в ботинок, а домашний попугай Гамова при появлении дядюшки отворачивался в угол и, нахохлившись, чистил клювом перышки, а иногда позволял себе выкрикнуть возмутительное: «А вот казззел идет, сука бородатая!» И даже в этом зоологическом несоответствии сказывалась непонятная неприязнь представителей животного мира к профессору Крейцеру.

— …А мне вот пацаны вчера сказали, что типа какие-то обкуренные астрономы, голландские или там французы… нашли около Луны инопланетян. Типа корабль, — коснулся слуха Гамова голос рябого соседа, которого все именовали завлекательным в условиях КПЗ кулинарно-масленичным прозвищем Блинчик. — Че-то шарится на орбите… Потом, может, к нам двинет, как в кино, б…

— Да ладно тебе заправлять, Блинчик! У нас тут один недавно сидел, так он вообще говорил, что инопланетянин. С планеты Бррр-Кукк, что ли… Во лепила порожний, б… Планетянин! Нарк обычный… Все вены ушли. На эйче, герыче то бишь, сидел, а еще грибы жрал. Требовал, чтобы его отправили в зону на Марсе…

— И че?

— А ему почки отбили и перекинули в «семерку». Это под Ярославлем, кажись.

— Да, Ярославль — это не Марс, — глубокомысленно заметил кто-то тонким голосом.

— Нет, мужики, про инопланетных в натуре такая маза была?

— Да вот чтоб мне!..

— А я так думаю, — сказал Блинчик, — что большего косяка, чем наша с вами нынешняя жизнь, не будет. Такой порожняк!.. Может, эти, которые у Луны маются, порядок наведут, а? Высадятся, построят кого надо, там… типа… амнистию объявят? Мне-то в любом случае чалиться придется с пяток годков, не меньше…

— Ну ты загнул, черт! — отозвался хромой Степа. — А мне вот кажется, что беспонтово это! Даже