убийстве… и еще… Не грей посуду! Давай сюда бутылку!
— То есть ты хочешь сказать, Антоха, что?..
— Да не хочу я ничего плохого про Гамова говорить. Хороший он парень. А раньше и вовсе большие надежды подавал, сотрудничал в изданиях с мировым именем, даже поработал на федеральном телеканале и едва не пробил свой сольный проект там. Что помешало, я уж не припомню, но наше телевидение — это ж как пауки Спинозы в банке. Так, кажется, сам Гамов и говорит. Мне вот кажется, что ему в один прекрасный момент стало неинтересно жить. И топчется он на одном месте или сидит, как вот сейчас, на берегу одной и той же гнилой лужи, не видит смысла в дальнейшем росте и продвижении. Не ищет воли к этому.
— Да ты философ… — одобрительно отозвался Шурик. — В тебе умер Шопенгауэр.
Друзья ушли на дачу. Гамов же продолжал сидеть на бережку… После очередного глотка пива мир вдруг прояснился до ошеломляющей, ломящей глаза ясности, и только тут, встав на ноги и оставив насиженную корягу, Костя Гамов понял, что снова пьян. Да, завтра на работу. Да, завтра опять будет похмелье, будут недовольные лица сотрудников и суровый взгляд дяди Марка, свирепого повелителя пробирок и синхрофазотронов, как именовал его ироничный Антоха Казаков. Дурацкая работа… Вялое существование. Где они, былые перспективы, мать их?.. Да и не хочется их, да. Как там у Есенина: «Смешная жизнь, смешной разлад. Так было и так будет после…»
Костя Гамов бросил свое тело в сторону, едва не потерял равновесие и, ввалившись в ивняк, который несколькими минутами ранее проглотил бесштанного Антоху Казакова, нащупал тропинку, ведущую к даче. На даче сейчас, верно, весело. Девчонки опять напились, и кто-то, уж будь уверен, танцует стриптиз на столе. И никого даже не смущает, что позавчера Ленка Курилова свалилась с упомянутого стола и проломила свою не бог весть какую башку.
Хорошо еще, что соседей не наблюдается. Соседи, если по чести — редкие сволочи. Особенно старуха Кавалерова по прозвищу Холера, которой, правда, уже второй год не видать — может, померла, к общей радости родных, близких, соседей и всех тех, кто имел несчастье хоть раз подойти к ней ближе чем на тридцать метров. Есть еще алкаш Сайдуллин, спившийся кандидат технических наук, в трезвом виде совершенно невыносимая скотина. Впрочем, Гамов давно привык, что на него косятся вот уже который сезон и стараются не разговаривать. Наверное, дурные компании у Кости на даче собираются и ломают тихий и размеренный быт рядовых дачников, куда там…
Собственно, Гамов никогда не был склонен к иллюзиям. Его сотрапезники, друзья и собутыльники в самом деле (в который раз!) отмечали последний выходной день по полной, если не сказать — расширенной, программе. Уже за сто метров от дачи слышалась разухабистая какофоническая музыка (одновременно из музыкального центра и аудиосистемы 5.1., подключенной к DVD-плееру). Два музыкальных источника находились в страшной оппозиции друг к другу. Из одного, нежно журча, истекала волшебная мелодия бетховенского «Письма к Элизе» в фортепианном исполнении Ричарда Клайдермана. Другой аудиоисточник, надрываясь, бешено орал о трагической истории кота и его репродуктивных принадлежностей:
и т. д.
Остаток биографии несчастного кота Костя Гамов дослушивал уже в канаве, куда он упал буквально на последних метрах пути к даче, навернувшись через брошенную каким-то садово-огородным интеллектуалом тяпку.
На даче его в самом деле ждало светопреставление. Женя Ежов по прозвищу Превед ежег чинил телевизор. Он лежал под столом рядом с упомянутым телевизором и, откинув заднюю панель, рылся во внутренностях несчастного телевизионного приемника то куцей отверткой, обмотанной изолентой, то обшарпанным хвостом сушеной воблы. Последнее было вернее… Телевизор дергался и искрил. Женя старательно вытирал пот со лба волосами лежащей тут же, под столом, Кати Глазковой. В этой благородной миссии — если точнее, починке телевизора — ему помогал все тот же Антоха Казаков, который кидался в пустой черный экран тремя разноцветными лифчиками, черным, красным и белым.
Из форточки торчали чьи-то ноги. Оказалось, что это толстый Дима Филиппов вознамерился выйти из дачи вот таким экстравагантным манером, но помешали излишки жира. Дима дергал коротенькими толстыми ножками и вопил, но никто не обращал на него внимания. Вдребезги пьяная парочка играла в шахматы на раздевание. Рябой Астафьев надел на голову черный чулок и выдавал себя за арапа Ганнибала, предка небезызвестного А.С. Пушкина.
— Пир духа, — выразительно высказался Гамов, вползая на порог. — Соседи еще не приходили?
— Мы и соседям налили, — отозвался Шурик Артеменко, упитанный молодой человек, самокритично именующий себя свиноящером. — Гена в кладовке спит.
— Гена — это депутат от КПРФ, что ли? Сосед мой?
— Сосед! А я что говорю?..
Из-под стола, вплетаясь в надрывные вопли про несчастного кота и в который раз запустившуюся с самого начала чудесную мелодию «К Элизе», посыпался какой-то треск, обрывочные хрипы, а потом бархатный баритон произнес: «Второй день… кгхррррм… ученые ищут объяснение… хврррр!.. НАСА объявила… хшшшш… профессор Гарвыы-ыардского университета и российский уч… че… Пшшш!» Мгновением позже из-под стола показалась довольная физиономия Жени Ежа. Он сказал:
— П-починил. Там, правда, один канал только показывает. Метровые тут не ловятся, только РТР… Костян, помоги вытащить телик…
— А как он туда закатился? — пробурчал Гамов, вытягивая теплое тельце несчастного телевизора из-под стола вместе с Катей Глазковой.
Последняя, приняв Гамова за свою бабушку, начала путано излагать версию касательно того, отчего она, добропорядочная внучка, так набралась…
Телевизор водрузили на колченогую тумбочку. Гордый своим мастерством телемастера Еж щелкнул древним тумблером и, не удовлетворившись качеством выскочившей на экран безъязыкой черно-белой картинки, с силой врезал кулаком по верхней панели «ящика». Это, как водится в России, тотчас же возымело действие: на экране появился многоцветный диктор и заговорил о коррупции в верхних эшелонах власти. Еж вырубил осточертевшую песню про кота и приглушил бесконечную бетховенскую «Элизу», поставленную на повтор. Он плеснул водки себе, Гамову и Антохе Казакову и сказал:
— Ну вот. А говорили, не покатит.
— Да это ты случайно починил. Наугад ткнул куда надо, и вот результат.
— Наугад ткнул, и результат — это ты в роддоме будешь акушерке говорить, — парировал Гамов, который определенно принял сторону Ежа. — Что касается случайности, то вообще нет ничего более закономерного, чем случайность, это всем известно, кто хотя бы поверхностно знаком с теорией вероятности. И вообще, есть такая поговорка… Еще давай лей, куда ты экономишь?.. Есть такая поговорка: случай — псевдоним бога. У меня был приятель, находившийся в особых, я бы даже сказал — интимных отношениях со случаем. Звали его Ваня Кульков, лимитчик из села Синенькие. Так вот этот синенький Ваня Кульков страдал суицидальным синдромом в особо тяжкой форме. Попытки свести с собой счеты странным образом совпадали с запоями… Однажды Ваню выгнали из университета за пьянство и растление дочери завкафедрой. Ваня выпил и пошел прыгать с моста. Выбрал самый высокий пролет и сиганул вниз. И надо же так тому случиться, что как раз в этот момент, как Ване приспичило топиться, из-под моста вынырнул пароходик. Ваня свалился прямо на тент, растянутый над верхней палубой, сломал две стойки, опрокинул
