на улицу Сан-Антонио, где в одном из меблированных домов Дон снимал квартиру.

Эта квартира выглядела спартанской и уютной одновременно. Стены, оклеенные персикового цвета обоями, не украшали ни ковры, ни картины. Лишь в коридоре на стене висели, перекрещиваясь, две старинные рапиры. На кухне и в ванной имелся необходимый минимум предметов и техники; в спальне стояла огромная кровать, застеленная покрывалом из искусственного меха, две прикроватные тумбочки и платяной шкаф. В небольшой гостиной расположился кожаный диван и хрупкий стеклянный столик для кофе. Телевизора Дон не признавал. Впрочем, в спальне еще имелся музыкальный центр. Дон любил старый готический рок, а еще почему-то музыку Китаро, которая с готическим роком совершенно не сочеталась. Под Китаро мы отдыхали после любовных баталий на искусственном меху сумасшедшей кровати, затягивающей меня, как зыбучий песок. Я пристраивалась на плече возлюбленного и молчала.

– Почему ты молчишь, Юля?

– Я занята важным делом.

– А именно?

– Я слушаю, как бьется твое сердце.

– Как романтично! Может, заодно послушаешь, как у меня в животе перевариваются китайские пельмени?

– Ты циник.

– Так уж получилось.

– Дон…

– Да?

– Ты действительно…

– Что?

Я спотыкалась на каждом слове и теряла дар речи.

– Что, милая?

– Ты еще долго не уедешь из Оро?

– Ты же знаешь. Я тебе тысячу раз говорил.

– Хорошо, я послушаю в тысячу первый.

– Я не уеду, пока не выполню своего задания. Да и потом… Мне некуда спешить. А ты так хочешь от меня избавиться?

– Я не хочу от тебя избавляться. Но я хочу знать, что ждет нас в будущем.

– Давай сходим к гадалке или ясновидящей. Тебе сразу полегчает.

– Дон!

– Мм?

– То, что ты сейчас делаешь, в высшей степени безнравственно. Но мне приятно.

– Очень?

– Пожалуй что и очень. До-о-он! Ну подожди, пожалуйста, подожди! Скажи, ты ведь не убьешь ее?

– Кого я должен убить?

– Мою начальницу.

– Мокриду? С чего мне убивать ее? Разве только из-за того, что она держит тебя на этой многочасовой работе и не дает нам заниматься в высшей степени безнравственными делами. И хватит об этом.

– Дон!

– Да, мышонок?

– Если уж ты взялся это делать, то делай помедленнее. Я хочу растянуть удовольствие.

– Согласен. Кстати, почему ты не царапаешь мне спину?

– А нужно? Я могу, если это необходимо. Только скажи…

За окнами уже стоял поздний вечер, когда мы успокаивались и понимали, что на ближайшие часы насытились друг другом. Дон, обнаженный и прекрасный, как античная скульптура, шел на кухню за вином. Мы устраивались в гостиной на диване, пили мерло или каберне и молчали. С ним хорошо было молчать, а потом просто перебрасываться ничего не значащими фразами… И всем телом ощущать, как мы близки друг другу. Я словно цепенела от счастья, и тут меня принималась царапать совесть. Я понимала, что разделяю постель с магом, поразительно ловко маскирующимся магом, который намерен прикончить Мокриду Прайс и тем самым разрушить один из оплотов современного ведьмовства. От этих мыслей мне становилось плохо, я терялась и пила вино большими глотками, стараясь сокрушить те бастионы сомнений, которые воздвигались в моей душе. И страшней всего было то, что я почти не волновалась по поводу предполагаемого покушения на Мокриду (в конце концов, кто она такая?), я переживала из-за того, что могу потерять Дона. Он уедет, сбежит, исчезнет, и я сойду с ума от горя. Сопьюсь, поднимусь на метле повыше и спрыгну с нее, чтобы разбиться насмерть; перережу себе вены, наглотаюсь снотворного…

Но перед Доном я старалась не терять лица и не показывать, как мне тяжело без него, как я зависима от его рук, губ и глаз. Я ставила бокал на столик и шла в спальню – одеваться.

– Останься, Юля, – неизменно говорил мне Дон.

– Ты же понимаешь, что я не могу, – говорила я, и Дон успокаивался. Тоже одевался, и мы летели