дело с Первой Церковью Поточного Вымогательства.

— Думаешь, такое возможно? — спросил Дов и сам удивился тому, как дрогнул его голос.

— Откуда мне знать? Это ты у нас уверен в том, что во веки веков можешь пользоваться собственными чарами. Преподобный Ассорти будет ожидать твоего звонка, потому что у тебя такая обворожительная улыбочка! Так ты себе это представляешь? Ха! Небось у тебя целый гардероб таких улыбочек — на все случаи жизни!

Дов поджал губы и промолчал. Амми не ошибался — и это само по себе было паршиво. Не надо было давать ему понять, что он попал в точку.

Набавлять Дову очки Амми вовсе не собирался. Из этого мерзопакостного амулета вышел бы весьма и весьма неудовлетворительный член общины Безмятежной Обители Непрерывного Подсчета Очков.

— Думаешь, ты у нас один такой обаятельный? — не унимался Амми. — Помнится, что-то там такое говорили древние греки насчет веры в собственные способности. Надо показать миру хоть капельку самоуверенности — и оглянуться не успеешь, как уже тебя окружат толпы народа, и все будут жаждать подойти к тебе поближе, прикоснуться к тебе — люди будут верить: вот потрогаем его — и нам перепадет немножечко этого волшебства. Преподобный Ассорти знает о харизме все. Будь у него такая возможность, он бы ее по бутылкам разливал, пробками запечатывал и продавал! И знаешь что? Теперь твоей сестрице этот секрет тоже ведом.

— Откуда? Только потому, что она наконец обзавелась ха...

— Без пошлостей, пожалуйста. — В отдельных случаях Амми мог уподобляться пуританину. — Изменения, происшедшие... скажем так: в статусе Пиц, всего лишь послужили катализатором. В глубине ее души всегда таилось то, что нужно, чтобы продвинуться в жизни. Ей нужен был всего лишь маленький толчок.

— А кто теперь пошлит? — съязвил Дов.

— От пошляка слышу, — парировал амулет. — Есть такие люди: они умеют подняться над ситуацией, могут видеть дальше своего носа. Ты, как видно, не из их числа. Будь у меня плечи, я бы ими пожал. Будь у меня руки, я бы их умыл. Ты язвишь насчет Пиц только потому, что теперь она представляет для тебя настоящую угрозу в деле завоевания компании. Мальчишка. Ты сам в этом виноват, между прочим.

— Если бы мне понадобилась лекция, я бы вернулся в университет, — проворчал Дов и для вящей убедительности окунул Амми в чашку с кофе. К поверхности устремилась туманность крошечных пузырьков, каждый из которых превратился в сверкающее острие иголочки, начиненной магической силой. Амулет не мог утонуть, но ему не нравилось, когда с ним обращаются будто с пакетиком с чайной заваркой. Пузырьки были предупреждением для Дова: «Вытащи меня отсюда немедленно, а не то я тебе сейчас такие показательные магические выступления устрою — мало не покажется! Или ты хочешь, чтобы твоя сестрица узнала про то, что ты здесь?»

Этого Дову вовсе не хотелось. На самом деле он раздумывал над тем, как застать Пиц врасплох и употребить это себе во благо. Посему он проворно выдернул Амми из чашки и заботливо вытер бумажной салфеткой.

— Ой. Вот беда! — проговорил он с самой обезоруживающей улыбкой, на которую только был способен.

Амулет на эту уловку не купился.

— Сенсация! Срочно в номер: «Масло не просто растает у тебя во рту, оно там испарится!»

— Ладно, ладно, прости. Давай-ка уберемся отсюда, пока она нас не заметила.

— Нет уж, ты меня на побег не подбивай! Ноги здесь у тебя имеются, а не у меня.

Тихо и аккуратно Дов убрал Амми под рубашку, снял со спинки стула дорожную сумку и направился в зону посадки, чтобы успеть на ближайший рейс. Неискушенный наблюдатель не заметил бы ничего необычного в хорошо одетом одиноком человеке, беззаботно пересекающем залы международного аэропорта Лос-Анджелеса, а вот наблюдатель, искушенный в магии и во всем, что с нею связано, заметил бы туманное облачко над плечами Дова, похожее на полупрозрачный капюшон.

Это облачко являло собой проявление чар, жертве которых суждено было превратиться в магнит для всех зануд на свете. Абсолютно постороннему человеку теперь стоило только глянуть на жертву этих чар — и этот человек сразу бы ощутил непреодолимое желание поведать оной жертве обо всех подробностях недавно перенесенной операции на мочевом пузыре, о последних успехах своих четверых отпрысков, о гениальном, неповторимом фокусе, которая его любимая кошечка Флаффи выделывает всякий раз, когда хочет, чтобы ее накормили. Способность этих чар привлекать занудных болтунов усиливалась вчетверо при появлении у жертвы возможности спастись бегством — ну, к примеру, если бы поблизости от нее оказалась попутная машина или еще что-нибудь в таком роде. Облачко отделилось от плеч Дова, плавно, но неумолимо пролетело по коридору терминала, порхнуло к стойке со свежей прессой и зависло над Пиц.

А в это время Пиц...

— Он уже ушел?

Не отрывая глаз от номера «Космополитэн», Пиц легонько подтолкнула мыском туфли свою дорожную сумку.

— Угу. Вон он. Топает. — Мишка Тум-Тум высунул из сумки мордочку. Маленький плюшевый медвежонок точно так же не знал о прощальном «подарочке», который Дов оставил сестре, как и она сама. — Он и этот его тупой амулет. И кому только в голову взбредет болтать со средством связи?

— Придется сделать вид, что я этого не слышала, а ты — не говорил. — Пиц закрыла журнал и подошла к кассирше. Когда она убирала сдачу в кошелек, она особым образом потерла одну двадцатипятицентовую монетку. Это была памятная монетка в четверть доллара, выпущенная в Массачусетсе. «Орел», как положено, являл собой профиль Джорджа Вашингтона, а вот на «решке» красовалось не привычное изображение американского орла. Вместо орла в ознаменование одного из самых памятных событий штата на «решке» сверкал миниатюрный барельеф, запечатлевший Пола Ревира в процессе его знаменитой полуночной скачки.[46]

Вернее говоря, монетка так выглядела до того, как ее коснулись кончики пальцев Пиц. Она провела по неглубокому барельефу большим пальцем против часовой стрелки и, негромко пробормотав тщательно подобранные магические слова, добилась желаемого эффекта: призрачная лошадь и ее всадник отделились от поверхности монеты. Монета стала идеально гладкой, а лошадь со всадником устремились следом за Довом. Пиц усмехнулась.

— Погоди, вот они его нагонят, Тум-Тум, — проговорила она. — Как только эта лошадка взберется вверх по его штанине, начнется для него веселье.

— Заклинание «Потерянного Багажа», я полагаю? — Мишка Тум-Тум тяжело вздохнул, покачиваясь в сумке. — Какое ребячество! Да и эффективности маловато... Спору нет, как только это случится в первый раз, он ужасно разозлится, но в следующий раз он уже поймет, что кто-то его околдовал. И он тут же придумает контрзаклинание. Между прочим, у него полным-полно кредитных карточек, и он не постесняется ими воспользоваться. Маленькая пробежка по магазинам его бумажнику не повредит.

— Эта маленькая пробежка по магазинам отнимет у него драгоценное время, необходимое на беседы с потенциальными союзниками, — возразила Пиц и улыбнулась.

— Чего это ты улыбаешься? — с подозрением поинтересовался Мишка Тум-Тум. — Сроду не видел, чтобы ты так улыбалась. Улыбочка почти... макиавеллиевская»! Явно у тебя на уме не просто заклинание «Потерянного Багажа». Что же?

— О, ничего такого, — беспечно отозвалась Пиц. — Просто... «Два по цене одного». Для любимого братика ничего не жалко. Его бумажник не просто отправится в космическое путешествие. Всякий раз, как только Дов будет оказываться поблизости от любого из пунктов досмотра, вид у него будет, как у Кракатау[47] в не самый лучший из дней.

— Ах ты хитрюга! Во дает! — восхитился медвежонок. — А я и не думал, что ты на такое способна!

— Его будут засекать не только электронные устройства, — продолжала Пиц, подстегивая восторг медвежонка. — На людей чары тоже будут действовать. Когда он будет говорить служащим пункта досмотра, что он укладывал свои чемоданы сам, ему не поверят. Когда его попросят выйти из очереди на посадку для ручного досмотра дорожной сумки, ее вывернут наизнанку, и она разве что только по швам не треснет. «Обыск с раздеванием» — эти слова станут его вторым именем, а к концу своего путешествия он объявит о помолвке с парой резиновых перчаток!