А «Диалоги» разнообразны бесконечно, как разнообразны формы наших отношений со всем, что существует в жизни.
Например, книголюб из Томашполя А. Г. Киселев всю жизнь ведет диалоги с писателями, и это обогащает не только его самого, но и больших мастеров литературы. «Диалоги А. Г. Киселева» — явный обмен мыслями и духовными открытиями; но возможен и менее явный диалог читателя с писателем, диалог исповедального типа, когда читатель, рассказывая что-то самое существенное и, может быть, тайное о себе, ждет одобрения или опровержения собственного образа мыслей. Эта форма общения отражена в «Диалоге о бескорыстии». И наконец, диалог с самим собой. Он и составляет суть очерка «Полчаса перед сном».
С течением лет я научился читать письма, как подобные диалоги, и мне стало открываться больше, чем, казалось бы, в них содержится.
Вернемся к неожиданному письму, которым открывается повествование, рассмотрев его как бы в замедленной съемке.
«Самым прекрасным в наших отношениях, наверное, были письма. Каждый день я получала на адрес подруги его письмо. Потом, чтобы не лгать, рассталась с мужем, хоть он и был добрым и хорошим человеком… Берем отпуска, едем к Черному морю, в феврале, когда Ялта прекрасна…
Я по наивности думала, что он будет счастлив, ведь мы вдвоем, мы на берегу моря, по вечерам будем ходить на концерты, потом сидеть где-нибудь в ресторанчике — огни, люди, а мы вдвоем… Даже одолжила у подружки красивое платье. Но мы изо дня в день сидели на лавочке у моря, которое казалось все более холодным и неприветливым. Он рассказывал о себе, жаловался на непонятость. Однажды я робко спросила: „Может быть, пойдем в чайную, может быть, выпьем чаю?“ „Зачем? — разумно ответил он. — Чай у нас есть дома. А тут могут заварить чай и взять шестьдесят копеек, даже если выпьем по стакану“.
Эти „шестьдесят копеек“ меня доконали.
Ведь ни он, ни я не нуждаемся в деньгах, и дело было не в чае, а в моем желании почувствовать себя любимой женщиной, хотения которой и даже капризы выполняются… А мимо шли женщины и несли тюльпаны. Но я ни одного от моего кавалера не получила.
И вот я решилась, купила сама себе тюльпаны, оставила ему горькую записку и укатила домой. Кончилась наша переписка, кончились иллюзии…»
Если попытаться увидеть диалогическую суть этого письма-исповеди, то она — в общении автора с любимым человеком, с самой собой и с писателем, которому она, пережив разрыв и совершив некий нравственный выбор, об этом рассказывает.
В небольшом «исповедальном письме» — три диалога! Самым волнующим и действенным, формирующим ситуацию кажется диалог с человеком, которого она полюбила, диалог в полном классическом смысле, во всех доступных человеческому общению формах, начиная с писем и кончая непосредственной беседой или емким молчанием. Но — и это самое интересное! — подлинно решающим, подлинно формирующим ситуацию является диалог с собой. «И вот я решилась…» — пишет она, решилась — на что? На утрату человека, который был ей дорог, на то, чтобы больше никогда не получать от него милых, чудных писем, решилась на одиночество?
Нет, это лишь
Человек совершил выбор, то есть понял некую истину, возможно, истину старую как мир: «самое страшное одиночество — одиночество вдвоем». Но старые истины переживаются, как открытия, когда они не вычитаны — выстраданы. Во всех великих романах диалоги ведут к озарению, в жизни — тоже. Любая душа уникальна, и то, что озаряет ее, — тоже.
И если диалог с человеком, который казался единственным в мире, оборван на полуслове (даже попрощалась запиской), то диалог с собой не окончен, поэтому и родилось письмо-исповедь.
Верность выбора должна быть подтверждена дальнейшей судьбой, то есть то лучшее, за которое заплачена дорогая цена, развиваться должно и расти.
Если человек выбирает истинное «я» для страданий и раскаяния, этот выбор нельзя назвать удачным — ни ему, ни миру лучше не будет от того, что он решился на разрыв, чтобы уберечь лучшее в себе. Это лучшее постепенно угаснет, останутся одиночество и поздние бесплодные сожаления… Поэтому «диалог с собой» — не душеспасительная беседа, а мужественное испытание собственных душевных сил.
Когда они испытаны, когда человек понял: «иначе не могу!» — рождается потребность в исповеди- монологе.
Написал последние строки и понял, что жизнь человеческой души куда загадочнее и непредсказуемее, чем я изобразил выше. И при всей диалогичности наших отношений с людьми, обществом и миром потребность в понимающем собеседнике рождается иногда и накануне выбора, и в стадии его, а но тогда лишь только, когда он совершен.
Любая исповедь диалогична, но часто и диалоги исповедальны. И в литературе и в жизни. С этой мыслью и войдем во второй раздел нашего повествования:
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
НРАВСТВЕННЫЕ МОНОЛОГИ И СИТУАЦИИ
Неожиданное письмо
…Разрешите в первых строках сообщить самое существенное о себе самой.
Я работаю в маленькой сельской школе, в самом отдаленном районе Подмосковья. Район этот был некогда ареной жесточайших военных событий. Несколько лет назад (уже более десяти) мы в школе решили написать летопись родного края от легендарного 1812 года, тогда у нас тоже шли ожесточенные бои с наполеоновскими войсками, до наших дней.
Не буду описывать подробно всю громаднейшую работу, потребовавшую от нас массу сил, энергии, настойчивости и времени.
По логике этой работы мы не могли не начать поиски имен солдат, погибших у нас в 1941 году на дальних подступах к столице. Было открыто немало имен, и немало замечательных судеб мы восстановили. Мы неустанно шли по тропинкам поиска, чувствуя огромную ответственность перед памятью безымянных героев.
Хочу рассказать об одной из судеб, рассказать о человеке, который оказался на тропинке поиска и остался навсегда в моем сердце.
Недавно его не стало.
Матвеев Николай Георгиевич.
Мы познакомились еще в 1967 году. По всему выходило, что он погиб, потому что вся их небольшая часть полегла на поле боя, и искали мы его родственников. А нашли его самого.
Нашли в неближнем городе, написали ему, он отозвался. Между нами завязалась переписка. Он рассказал, что до войны был учителем, теперь инвалид. По письмам никогда не подумаешь, что больной
