и обстоятельства, окружающие люди и вещи помогли ему стать лучше. И утрачивает постепенно собственную духовно-человеческую суть. Живя в постоянной надежде на внешнее, он и сам начинает жить внешней жизнью…
Время все больше убеждало меня в истинности этой мысли педагога-гуманиста, которого вряд ли кто-нибудь обвинит в том, что он недооценивал роль
Духовное иждивенчество опасно тем, что оно склонно любую нравственную деградацию оправдывать обстоятельствами, полностью исключая ответственность личности за себя, низводя к нулю роль нравственных усилий и даже усматривая в лучших качествах души нечто вроде рудимента, «лишней кости», которые, если и не мешают, то и не помогают в обыденной, далекой от романтических идеалов реальной действительности.
В самом деле, лучшие качества бывают иногда даже и помехой, но при одном лишь условии: если ты сам их не уважаешь, не ставишь высоко. А уважаешь — становятся силой, имя которой:
А без достоинства не совестно лишь вино пить. Недаром народ начал говорить в седые века: «Сторонись, душа, оболью!» — то есть единственное, пожалуй, дело, которое может и должен делать человек без души, более того, душу от него беречь надо, — это пить вино. А между тем это единственное, что делает сегодня с
Народ издавна говорил о душе и нечто странное: «Душа — не сосед: есть, пить хочет». Может показаться, что это жестоко по отношению к соседу. Но это не жестоко, это мудро: если будешь душу собственную питать и растить, то и соседу твоему (а в переводе на масштабы сегодняшней жизни нашего общества — любому современнику и соотечественнику) будет лучше: он от «жестокости» подобной только выиграет… Душа «кормленная» — душа для всех; «некормленная» — для себя одного. Среди «некормленных» душ жить тошно и страшно…
Герой широко известного рассказа Джека Лондона говорит женщине, угрожающей его застрелить: «Чтобы убить человека, необходимо мужество, а у вас его нет».
Я Джека Лондона люблю с детства, но фраза эта и казалась и кажется мне — особенно сейчас — патетически нелепой. Мужество нужно, чтобы не убить человека в экстремальной ситуации, и мужество особое — для того, чтобы не убить в себе самом в ситуации неэкстремальной, в жизни обыкновенной, обыденной.
«Страшный посетитель», который десять лет назад вошел ко мне с улицы нежданно, отрыл — как отрывают в земле каменистой колодезь — в себе это мужество: не убить человека.
Не убить второй раз. Теперь — в себе самом…
Перелом судьбы
Когда читатель пишет писателю? Или — поставим вопрос шире — когда образы литературы (художественной или документальной) вызывают у читателя особенно живое заинтересованное отношение?
Ответ известен давно: это бывает тогда, когда читатель узнает в них, в героях вымышленных или подлинных — себя самого. Нет человека, который не хотел бы познать себя. Собственный духовный мир. Узнавание в образах литературы — одна из самых волнующих форм этого Познани я.
Степенью этого узнавания и измеряется во многом нравственная роль и художественной литературы, и публицистики. Наибольшую читательскую почту (сужу по моему опыту) вызывают очерки, в героях которых читатель себя узнает. Это вовсе не означает, что он отождествляет себя с героями. Суть узнавания — в чувстве и похожести, и непохожести. Это «я» и не «я», говорит себе читатель. И он хочет понять: почему? А понять это нужно для того, чтобы научиться жить — жить в мире с собой, с совестью, с людьми. Или — для того, чтобы вовремя остановиться на опасной дороге. Или — для того, чтобы воскресить в себе то лучшее, что когда-то жило в душе, а потом было заглушено «житейской суетой и повседневностью». Я не буду сейчас перечислять всех мотивов, они многообразны, как сама жизнь, они сложны, как человеческая душа.
Перед опубликованием в периодической печати «Заземленно-житейского диалога» мне казалось, что наибольший интерес вызовет у читателей «мальчик-танк». В жизни я наблюдал немало подобных «мальчиков», умело или неумело одевающих себя в «стальные латы», для того чтобы в победоносном ощущении собственной неуязвимости «достигать успеха», и они-то, как думалось мне, и не останутся равнодушными к исповеди их «собрата» или, точнее, соратника. Казалось мне, что напишут и люди, которых судьба сталкивала с этими «железными мальчиками», а иногда и кидала под их «тяжкие гусеницы».
Но я ошибся. В большой почте не было ни одного письма о «мальчике-танке», лишь в нескольких о нем иронически-небрежно упоминали. Но зато исповедь девушки, которая захотела «себя переплавить» и потерпела «неудачу», вызвала немало интересных писем. Для меня это было большой неожиданностью. Мне казалось, что эффект узнавания, совпадения должна вызвать именно исповедь человека, которому «переплавка» удалась, а не той, что «переплавить» себя не сумела.
Я опять понял: читатель учит писателя жизни в большей мере, чем писатель читателя.
Хочу выписать строки из нескольких писем: от молодых и немолодых мужчин и женщин.
Из города Ногинска:
«Было время, когда я тоже хотел „переплавиться“ и тоже не сумел. Это оказалось выше моих сил. Я стал писать стихи (в частности — исповедальные), они никогда не печатались. Но суть не в этом, суть в том, что после безуспешной „переплавки“ я затворился в одиночестве, как в монастырской келье, и сам себе напоминал обреченного пустынника, хотя находился в гуще людей. И вот эта девушка перевернула мое сознание. Я понял, что мало отстоять себя, надо себя отстоять не во имя одиночества, а ради общения, чтобы делать добро».
Письмо москвича:
«Я тоже начал над собой подобный эксперимент, но не завел его далеко, не потому что не сумел, а потому что не захотел. А не захотел благодаря встречам с людьми — мне стало интересно с ними и весело жить. Быть самим собой — иногда невероятно трудно. Особенно, когда рядом нет родственных душ, единомышленников. Не тех, которых встречаешь на страницах книг или киноэкранах, на них можно ориентироваться и равняться, но и только, потому что они далеко, они, несмотря на весь талант писателя или актера, все же нечто абстрактное. Нужен единомышленник реальный, живой, рядом».
В письмах, посвященных несостоявшейся «переплавке» характера девушки, содержалась одна, важная по-моему, мысль. Откуда этот «соблазн» переплавки? Почему само искушение рождается сегодня?
Читатель из далекого Алатыря пытается разобраться:
«Если раньше, лет тридцать назад, мещане, хапуги, рвачи были как бы застенчивы, а то и жили с сознанием собственной социальной ущербности, то теперь, когда набирает силу „вещизм“, они уже не застенчивы, не „скромны“, а сознания социальной ущербности и в помине нет, наоборот, они имеют дерзость ставить себя выше скромных и честных людей. И вот порой люди, в сущности, честные, но малодушные, поддаются некоему социальному гипнозу, начинают надевать чужие одежды, чтобы не отставать от этих „суперменов“.
Быть честным человеком — нелегко. Играть в честного человека легче. Но достоинство состоит в том, чтобы жить, а не играть».
