наворованное добро, купил роскошные сады под Римом, построил великолепный дворец и там в тиши провел остаток жизни. Он взялся за перо и в талантливых памфлетах едко и страстно обличил пороки римского общества, особенно разврат и отвратительную страсть к наживе. При этом он давал понять, что сам он — изгнанный за правду философ. На сей раз Теренция не прогадала. Ее новый муж был тоже талантлив, зато начисто лишен глупой щепетильности Цицерона, которая отравила ее лучшие годы. Подле этого человека она прожила в мире и покое и умерла в возрасте более ста лет, намного пережив обоих мужей.

Но Теренция была слишком мудрой женщиной, чтобы признать, что все случилось согласно ее желанию. Напротив. Она приняла вид оскорбленной невинности, громко сокрушалась о своей разбитой жизни и, вздыхая, жаловалась подругам, что муж выгнал ее из дому на старости лет, после того, как она отдала ему свою молодость и все силы.

Цицерон между тем был страшно угнетен. Более всего угнетали его не денежные трудности и даже не неприятности с женой, тут было нечто более ужасное — горе обрушилось на Туллию. А горе Туллии значило для Цицерона несравненно больше, чем его личное горе и горе всех близких вместе взятых. Словом, было самым страшным несчастьем на свете. Дело же было вот в чем.

К 50 году Туллия была замужем дважды. Первым ее мужем был юный Пизон, с которым она была помолвлена еще в детстве. То был милый молодой человек, которого Цицерон считал совсем ребенком. Он умер, когда Цицерон был в изгнании. Вскоре после возвращения отца Туллия вышла замуж за Крассипеда. О нем известно только то, что он был мал ростом. Когда Цицерон увидал, как он опоясался мечом, то воскликнул:

— Кто привязал моего зятя к мечу?^{61}

Впрочем, Цицерон всегда отлично ладил с зятьями и они очень его любили. Но Крассипед и Туллия вскоре расстались. Все эти мужья как-то мало затрагивали сердце Туллии, и, конечно, отца она любила неизмеримо больше.

Когда Цицерон уезжал в Киликию, было ясно, что Туллия должна вот-вот вновь выйти замуж. Ей было уже около 25 лет, и она хотела иметь семью и детей. Цицерон надеялся, что его новым зятем станет Сервий, сын Сервия Сульпиция, его старинного друга. Но, разумеется, он и думать не мог навязывать свой выбор обожаемой дочери. И вот, когда он перебирал в уме возможных избранников Туллии, он получил из дома письмо, содержащее поразившую его новость.

Дочь вышла замуж за молодого Долабеллу, вышла поспешно, ни с кем не посоветовавшись. Долабелла, как узнал Цицерон, явился к нему в дом и начал ухаживать за Туллией. Он был весел, остроумен, очарователен, изысканно вежлив и предупредителен. Новый знакомый обворожил даже Теренцию, а Туллия без памяти в него влюбилась. Очевидно, боясь его потерять, она так заспешила со свадьбой.

Цицерон был ошеломлен, даже испуган этим известием. Не то чтобы он ненавидел Долабеллу, тот ему даже нравился. Но Цицерон знал, что он из кружка золотой молодежи, мот, кутила и прожигатель жизни, а потому сильно сомневался, что из него выйдет примерный супруг. В полном смятении он даже осторожно поделился своими опасениями с Целием и попытался узнать у него побольше о своем новом зяте. Целий горячо его поздравил; Долабелла, писал он, чудесный малый и его большой друг. Он, правда, несколько легкомыслен, но Туллия такая разумная и скромная, что рядом с ней он быстро остепенится (Fam., VIII, 13, 1). Цицерона это письмо, по-видимому, совсем не успокоило, на сердце у него скребли кошки. «Но что поделаешь? Такова жизнь. Да благословят боги то, что произошло», — говорил он (Fam., II, 15, 2).

Увы! Когда он воротился из Киликии, оказалось, что оправдались самые мрачные его предчувствия. Долабелла кутил, волочился за женщинами и пил. Он просаживал кучу денег, причем не своих, а жениных. Туллия очень страдала. Невыразимо страдал и Цицерон. Он признавался, что у него сердце обливается кровью, когда он видит, что такое благородное, мужественное и любящее существо, как Туллия, терпит такие незаслуженные муки (например, Fam., XIV, 11). В то же время Цицерон придерживался мудрого правила не вмешиваться в семейную жизнь дочери: он не давал молодым советов и не читал нотаций Долабелле. Более того. Он по-прежнему был в прекрасных отношениях с зятем, и Долабелла был к нему очень привязан. Всего более его восхищали остроумие и жизнерадостность тестя, который умел веселой шуткой скрасить самые тяжелые обстоятельства. Видно, Цицерон действительно был легким человеком. Он ежедневно давал зятю уроки красноречия. «Он мой ученик в науке красноречия и учитель в науке обедов», — шутил он (Fam., IX, 16, 7; Quintil., XII, 11, 6).

Туллия и Долабелла разъезжались, съезжались и вновь разъезжались. В конце 46 года Туллия наконец решилась на развод. В то время она была беременна. Можно задаться вопросом, почему она выбрала столь неподходящий момент.

Однако я думаю, что момент, напротив, был подходящий. Туллия страстно хотела иметь детей. Сейчас она мечтала, что переедет к обожаемому отцу и они вместе будут растить ребенка. Цицерон действительно отвез дочь к себе и окружил всевозможной заботой. Все шло хорошо. Туллия в срок родила сына. Но через несколько дней она умерла. Это было в феврале 45 года.

Атгик немедленно примчался к другу и увез его к себе. Он рассчитывал не только на себя, но и на свою маленькую дочку. Родители ее обожали, и Цицерон очень привязался к ребенку. Но через несколько дней Цицерон покинул гостеприимную семью. Он уехал в Астуру. В том месте, где река Астура впадает в Тирренское море, был маленький островок, весь поросший густым лесом. С утра Цицерон уходил в непролазную чащу и сидел там до вечера совершенно один (Att., XII, 15; 16). Дни проходили за днями, месяц за месяцем, а Цицерон по-прежнему отказывался покидать свое убежище. Друзья волновались, многие хотели его навестить, но он никого не желал видеть. Они стали серьезно бояться за его жизнь и разум и решили во что бы то ни стало выманить его с острова. Но Цицерон слышать не хотел о Риме. Тогда Атгик пустился на хитрость. Он нашел множество совершенно неотложных дел, которые требовали немедленного приезда оратора в столицу. Надо снарядить в дорогу сына; надо выдать приданое Теренции; надо составить новое завещание и т. д. Все это Аттик перечислял серьезным, даже строгим тоном. В ответ друг его совершенно безучастно отвечал, что просил бы разобраться во всем самого Аттика и, ради Бога, не мучить его. Но Теренция, не унимался Аттик, она же ограбит Цицерона, отберет у него последнее; надо же защитить себя, наконец. Пусть берет все, что хочет, равнодушно отвечал Цицерон, не спорьте с ней и оставьте меня в покое (Att., XII, 21).

Аттик сделал новую попытку. Он старался пробудить у друга интерес к жизни, стал описывать волнующие эпизоды борьбы Цезаря и сыновей Помпея в Испании, отвратительные спекуляции Марка Антония с имуществом изгнанников. Неужели и это не заинтересует Цицерона? Аттик с нетерпением ждал ответа. «Мне кажется, ты еще не осознал, что меня не волнует Антоний, что меня не может заинтересовать ничего в этом роде». «Я совсем не встревожен этим известием и уже не буду встревожен никакими» — был ответ (Att., XII, 20, 1; 19, 2).

Тогда Атгик попытался сыграть на тщеславии друга — тот всегда так близко к сердцу принимал, что говорят о нем в Риме. И вот теперь Аттик сообщил ему, что в Риме его осуждают. Не подобает мужчине, говорят римляне, думать только о своем личном горе и забывать о государстве. Ему необходимо наконец вернуться к привычному образу жизни. «Ты зовешь меня к привычному образу жизни, но у меня теперь нету ни образа жизни, ни самой жизни и я не нахожу нужным считаться с тем, что скажут другие», — отвечал Цицерон (Att., XII, 28, 2).

Оставалось последнее средство — Форум. Его Цицерон любил сильнее всего. И вот Аттик просит друга вернуться на Форум, где его так недостает. «Что мне Форум без судов и Курии, где мне все время попадаются люди, которых я не могу спокойно видеть… Не зови меня… в эту сутолоку, не то я снова слягу», — с отвращением ответил Цицерон (Att., XII, 21, 5).

Но дом, снова начал Атгик. Его дом, который Цицерон всегда так любил? Нет у меня дома, отрезал Цицерон. «Я потерял единственное, что удерживало меня в жизни» (Att., XII, 23, I).

Другой его приятель прислал ему длинное письмо, умоляя вернуться. Он писал, что они будут жить рядом и он по мере своих слабых сил будет поддерживать Цицерона. Цицерон отвечал, что слова друга глубоко его тронули. «Я бы сказал, что они мне приятны, если бы не забыл навеки это слово… Но лекарства,