обвинители, Целий купил какой-то ужасный мгновенно действующий яд. Мы ожидаем, что нам скажут, откуда он взял яд, назовут имя торговца или хоть какого-нибудь свидетеля. Нет, об этом обвинители молчат. Зато сообщают леденящую душу подробность, которая должна характеризовать кровожадное сердце преступника. Купив яд, Целий дал его рабу, тот сделал глоток и бездыханным упал к ногам своего бездушного владыки.

Ну хорошо. Целий достал яд. Как же он задумал отравить Клодию? Может быть, примирился с ней для виду и незаметно подсыпал зелье в ее кубок? Ничего подобного. Он решил подкупить ее рабов. Рабов, а не одного раба. А это странно. Ведь чем меньше народа будет знать о преступлении, тем лучше. Как бы то ни было, эти элодеи согласились ему помогать. Теперь надо было передать им баночку с ядом. Казалось бы, проще всего было пригласить их к себе. Ведь отношения с Клодией у него были столь близкими, что никто бы не удивился, увидав у него ее рабов. Но нет. Целий решил действовать гораздо более сложным и замысловатым путем. Он поручил все дело своему приятелю, некому Лицинию, сообщив, таким образом, о своем преступлении еще одному человеку. Итак, он вручил Лицинию роковую баночку, и тот должен был встретиться в каком-нибудь укромном месте с подкупленными рабами. Где же они встретились? Быть может, слушатели вообразят, что они сошлись ночью в каком-нибудь темном безлюдном закоулке? Ничего подобного. Наши доблестные друзья решили встретиться среди бела дня, в центре Рима, в… общественной бане! Прямо скажем, довольно оригинальная мысль.

Между тем, оказывается, рабы на самом деле были верными и добродетельными слугами. Они только для виду согласились помогать преступникам, чтобы выведать их планы. А теперь, узнав обо всем, открылись своей хозяйке. Находчивая дама моментально придумала план действий. Она созвала своих друзей и, как опытный вождь, дала им четкие и ясные приказы. Они должны были схватить Лициния на месте преступления. Итак, в определенный час наши храбрецы, посланные смелой воительницей, явились в общественные бани. Тут возникает, правда, некоторая трудность, замечает Цицерон. Ведь в баню не пускают одетыми, если, конечно, эта могущественная женщина не завязала уже дружбы с банщиком (62). Так что, вероятно, им пришлось раздеться. Потом они укрылись где-то в районе бассейна и стали терпеливо ждать. Наконец вошел Лициний — тоже, конечно, голый со злополучной баночкой в руке. Он простодушно протянул ее вперед, и вдруг из бассейна с боевым кличем выскочила толпа голых мужчин. Значит, они схватили преступника с поличным? Нет. Лициний, продолжал Цицерон, разметал всю эту толпу, как лев, и скрылся, прижимая к груди заветную баночку. В этом месте оратор указал на Лициния, который сидел с несчастным лицом тут же. Увы! Лициний вовсе не был похож на льва. То был худой тщедушный заморыш. Можно себе представить, какой взрыв хохота прокатился по Форуму.

Когда оратор заговорил о баночке с ядом, среди зрителей началось движение. Послышались шушуканье, смех. Даже судьи смущенно захихикали. Цицерон сразу это заметил и сказал с усмешкой, что догадывается, в чем дело. Когда эта дурацкая история о баночке с ядом стала известна, Рим страшно развеселился. Передавали колкие шутки, язвительные остроты. И тогда кто-то отправил Клодии посылочку. Там был уже не кошелек с медяками, а некая баночка, которая… Но тут, говорит Цицерон, я умолкаю. Скромность не позволяет ему продолжать, тем более все и так уже все знают. Шутка эта пикантна, спору нет, но уж совсем неприлична. Увы! Он действительно больше ничего не добавил. Так мы и не знаем, что это была за таинственная баночка, о которой со смехом вспоминали в Риме еще во времена Квинтилиана.

Короче говоря, все обвинения шиты белыми нитками и концы не сходятся с концами. Целий — это признают сами обвинители — человек совсем неглупый. Мог ли он придумать такой дикий и нелепый план? В заключение Цицерон умолял присяжных пожалеть талантливого юношу, не губить его в угоду взбалмошной и ревнивой женщине[103].

Целий был оправдан. Волоокая повержена в прах и осмеяна. Какие чувства кипели в сердце этой женщины? Какие страшные планы мести строила она против своего неверного любовника и его защитника, другого своего неверного любовника? Это скрыто от нас глубокой тьмой. Процесс Целил — это последнее, что мы знаем о Клодии. С этого времени ее имя навсегда исчезает со страниц истории и мемуаров.

Но брат ее был жив. Хотя смерть уже дышала ему в лицо.

Говорят, революция пожирает своих детей. Клодий был любимым сыном революции, и настало время ему быть пожранным своей матерью.

Клодий добивался претуры на 52 год. Случилось так, что в этот самый год его заклятый враг Милон собирался стать консулом. Ясно, что вместе они не могли быть магистратами в одном городе. И вот они с удвоенной энергией набросились друг на друга. «Они не раз яростно бились друг с другом в Риме; доблестью они были равны, но Милон был на стороне честных людей», — поясняет древний комментатор Цицерона Асконий Педиан (Asc. Ped. Mil., 2). На Рим обрушился такой ураган, наступил такой хаос, каких до сих пор не видывали — настал новый год, а в государстве еще не было ни консулов, ни преторов. Такова была обстановка на 18 января 52 года. В этот день и свершилась трагедия. Вот голое изложение фактов.

Некоторые религиозные обязанности заставили Милона на несколько дней покинуть Рим и уехать в свой родной город Ланувий. Он ехал по Аппиевой дороге и был уже в 25 километрах от столицы. День клонился к вечеру. Вдруг навстречу ему выехал небольшой отряд вооруженных всадников. Впереди скакал Клодий, который тоже ненадолго отлучался и теперь возвращался домой… Поздним вечером того же дня по Аппиевой дороге ехал один сенатор. Он заметил, что посреди дороги лежит какой-то человек. Выйдя из повозки и обследовав тело, он увидел, что человек этот уже мертв. Он был весь изранен — буквально истыкан и искромсан мечом. Когда же осветили лицо убитого, путник с изумлением узнал Публия Клодия. Вместе со своими друзьями он поднял труп и отвез в город. Была уже ночь, когда окровавленное тело Клодия внесли в атриум его дома. К утру весь Рим знал, что знаменитый Клодий убит, и убит Милоном.

И тут началось. Казалось, неистовый дух мертвого трибуна вселился в его верных и они, как безумные поклонники Диониса, разом лишились рассудка. С дикими воплями ворвались они в атриум, сорвали с мертвеца одежду и, продолжая завывать, понесли на Форум. Труп был ужасен — изуродованный, облепленный кровью и грязью. Они несли его на руках, все сметая со своего пути, несколько человек задавили и разорвали дорогой. Сначала труп подняли на Ростры для всеобщего обозрения. Потом вдруг схватили, втащили в Курию и подожгли ее. Скамья сенаторов, столы, подмостки для суда, книги, официальные акты, архив — все полетело в огонь. В небо взметнулся огромный столп пламени; налетевший ветер подхватил его и понес на город. Соседние дома, лавки и постройки охватил огонь (Asc. Ped. Mil., 7–8).

Какое страшное безумие, замечает Цицерон. Не буду говорить о Курии, о Форуме, но что эти люди сделали со своим вождем? Они отняли у него обычные человеческие похороны, в которых не отказывают даже беглому преступнику. «Он был сожжен, как чужой, без выноса, проводов, плача, похвал, весь в крови и грязи, лишенный даже той чести последнего дня, какой недруг не лишает недруга» (Cic. Mil., 86). Но мне кажется, Цицерон неправ. Быть сожженным в пламени пожара, охватившего город, среди гибнущих домов и книг, среди пронзительных воплей толпы, заменявших торжественную религиозную музыку, — право, Клодий не мог бы пожелать себе лучших похорон!

Озверевшая банда носилась по Риму, разрывая врагов своего главаря и беря штурмом их дома. Окружили они и дом Милона, выкрикивая проклятия и осыпая его градом камней. Но тут они сильно просчитались. Вместо мирных обывателей там засела другая банда. На них полился поток дротиков, бандиты струсили и отступили.

После всего этого римляне были уверены, что Милон бежит из Италии. Каково же было всеобщее изумление, когда на другой день он появился как ни в чем не бывало на Форуме. Он был, как всегда, невозмутим и спокоен. Когда растерянные друзья спросили, действительно ли он убил Клодия, Милон спокойно отвечал, что убил и гордится этим. Когда же они, уж совсем потерявшись, спросили, зачем же тогда он вернулся в Рим, Милон с тем же спокойствием отвечал: добиваться консульства. От такой неслыханной наглости все онемели.

Между тем стало известно, что к весталкам явилась вечером какая-то закутанная в покрывало женщина и молча дала им золота. Они спросили, что это. Дар по обету, был ответ. Благочестивый Милон, оказывается, давно уже обещал дар богам, если убьет Клодия (Asc. Ped. Mil.,