сырые луга Джамайка-Бэй. Не совсем Нантакет[34], но все равно чертовски красиво; даже поразительно, что увидеть нечто подобное можно не покидая Нью-Йорка. Сегодня суббота, и множество людей высыпали из домов на барбекю. Они ставят свои жаровни на травянистых участках обочины шоссе и даже на вспомогательных полосах. Это выглядело бы мило, если бы рядом не шумела уродливая трасса.

Я останавливаюсь, чтобы подкрепиться скунджилли (моллюски в красном соусе) в кафе на Шипсхед-Бэй. На улице выставлены столы для пикников, а еду можно заказать тут же, в окошке: моллюски, устрицы и всевозможные прочие дары моря. Говорят, весь этот район называется в честь вкуснейшей рыбы «овечья голова». Когда-то она водилась здесь в изобилии, но теперь ушла в другие воды. Ее называли также морским лещом.

Я вспоминаю, что не так давно собирался прокатиться до Лонг-Айленда, посмотреть выставку в «PS1», но как раз в тот день проходил нью-йоркский марафон, и велосипедная дорожка на мосту Квинсборо была перекрыта (как было объявлено, для забега спортсменов-инвалидов, хотя весь день она так и оставалась совершенно пустой). Поэтому я затащил велосипед в вагон трамвая, идущего на Рузвельт- Айленд, и доехал на нем до пустующих строений психиатрической лечебницы на южном конце этого острова, стоящего прямо в центре течения Ист-Ривер. Ни единой живой души кругом. С окончания острова открывается замечательный вид на здание ООН и на крошечную скалу, облюбованную бакланами: тоже довольно непривычное зрелище для центральной части Нью-Йорка.

Едва мне удалось добраться до Лонг-Айленд-Сити, я задержался перекусить в уютном кафе Хантерс-Пойнта, где наблюдал в окно за тем, как бригады уборщиков счищают с улиц слой бумажных стаканчиков и полотенец, которые раздавались участникам марафона. На улицах виднеются ярко-желтые лужицы лимонада-спонсора: похоже, будто участники забега дружно обмочились, приняв чрезмерную дозу витаминов. Несколько запыхавшихся бегунов отдыхают на обочине или ковыляют мимо. Я гадаю, повезет ли мне увидеть спортсмена, который придет к финишу самым последним: это зрелище — куда более редкое и ценное удовольствие, чем шумная встреча победителя. Кажется, я все же видел его. То был мужчина в цветастой косынке на голове и с изрядной щетиной; выданный на старте номер безнадежно съехал набок, и мне показалось, что он держал в зубах сигарету, шаркая по улице под едва заметным уклоном к бордюру.

В Нью-Йорке на удивление много живописных велосипедных троп, которые отличаются от специально организованных дорожек. Участок на фото расположен в Верхнем Манхэттене.

Одна из тропинок поднимается почти до высшей точки на острове, где на самом краю Манхэттена, в районе Инвуд, расположен красивый парк. Еще одна замечательная тропа проложена мимо причалов Стейтен-Айленда, выстроившихся вдоль атлантических пляжей этого района. Она тянется на многие мили на юг, от самого моста Верразано и парка Гейтуэй. Здесь нет автомобилей, но имеется несколько закусочных. Пляжи на редкость чистые, некоторые даже закрыты от посторонних глаз (закрытые пляжи погрязнее — нет в жизни совершенства).

В Бруклине, рядом с уже упомянутой тропой вдоль болотистого участка по соседству с Восточным Нью-Йорком (по которому тоже можно прокатиться до самого Рокэвэя), имеется тропа, ведущая вдоль побережья от Бэй-Риджа: по ней можно выехать из-под моста Верразано прямо на Кони-Айленд. В непосредственной близи от нее, к сожалению, бежит шоссейная трасса, но вид на бухту с другой стороны от тропы делает прогулку по ней стоящим делом. А по прибытии на Кони-Айленд получаешь дополнительное утешение в виде латиноамериканских музыкантов, которые выступают у причала в летние выходные дни.

Мой приятель Пол играет на басу и поет в баре-пиццерии, расположенной в Виллидж, и я заезжаю поздороваться. Заведение под названием «Артурос» представляет собой странное сочетание сразу двух напоминаний о былом: во-первых, это джазовый бар, где завсегдатаи не стесняются петь хором и куда частенько приходят посидеть музыканты, возвращающиеся из студии или с собственного концерта. Во- вторых, это популярный ресторан с дружелюбной, шумной, слегка хаотичной атмосферой, где подают пиццу (и очень неплохую, между прочим).

Владелец «Артурос», которого я никогда не видел, увешал все стены собственными картинами. Здесь можно увидеть странноватые портреты и типичные для Гринвич-Виллидж виды уютных улочек, тонущих в зелени. Дочь владельца Лайза часто бывает там и обязательно здоровается со мной. Я спрашиваю, откуда взялись эти свисающие с потолка разнокалиберные модели самолетов, и она отвечает, что папа решил забросить живопись: теперь он посвятил себя моделированию.

«Артурос» — заведение, известное всей улице, так что здесь всегда полно постоянных посетителей. Оно не из тех ресторанов, которые способны привлечь внимание серьезного гурмана или упоминаются в новомодных путеводителях по вечернему Нью-Йорку. Пианино стоит точно посередине обеденного зала, в конце стойки, так что контрабасисту приходится ютиться в уголке. Иногда к ним присоединяется и ударник, играющий на рудиментарной установке, состоящей из малого барабана и тарелок. Он втискивается в закуток по другую сторону пианино и частенько оказывается вынужден уворачиваться от официантов или посетителей, желающих пройти в туалет, в котором стоит еще и ванна. Причем огромных размеров. Хотел бы я знать, сколько человек падали туда, потеряв спьяну равновесие, и не принимают ли работники ресторанчика горячие ванны после утомительного рабочего дня.

Женщина с грушевидной фигурой принимается петь под восторженные аплодисменты. Кто-то шепчет мне, что это мать Сэвиона Гловера, знаменитого чечеточника. Я сразу замечаю фамильное сходство — в чертах лица, во всяком случае. Ее черные, но изрядно припорошенные сединой волосы свернуты в тугую спираль, как у Ким Новак в фильме «Головокружение». Она поет известный шлягер и делает это хорошо, даже потрясающе хорошо.

Спев еще одну песню, она подсаживается к друзьям, приветствующим ее из ближайшей кабинки. Пианист показывает Полу какие-то таблицы аккордов, затем усаживается в кабинке за спиной певицы, рядом с дверью на кухню. Он начинает яростно листать какие-то нотные тетради, раскладывает их по всему столу и вскоре теряет всякий интерес к происходящему вокруг.

Микрофон берет человек по имени Джимми. Я знаю это, поскольку не так давно он подходил ко мне, чтобы представиться. «Я пою по четвергам», так он выразился. Прическу Джимми сложно описать. Она похожа на панковский ирокез, переходящий в длинный хвост, но при этом еще и зализанный назад. На нем черный пиджак и галстук, на котором изображены веселенькие желтые горны. Джимми исполняет еще один старый шлягер (все они только этим и занимаются, за исключением Пола, которого больше прельщает творчество Стиви Уандера), вкладывая в него и сердце, и душу.

Посетители «Артурос», который никак не назовешь «большим» рестораном, обычно представляют собой очень пеструю компанию: кто-то слушает певца, кто-то сосредоточенно жует, а кто-то не перестает болтать с друзьями. Некоторым удается проделывать все это сразу. Благодарной такую публику точно не назовешь, но здесь это никого не пугает. Джимми поет так, словно стоит на большой сцене до отказа набитого зала, не замечая чавканья и стука столовых приборов. Он поет для воображаемых задних рядов, надрывая голос. Невероятно.

Джимми исчезает со сцены, но его аккомпаниатор, пианист-азиат, держит глаза закрытыми и, по- видимому, не замечает отсутствия певца. Вернувшийся Джимми предстает перед публикой в пиджаке кремового цвета, неся под мышкой зонтик той же расцветки. Не медля ни секунды, он затягивает песню