Девушки из всех крупных городов Аргентины, которые я посетил в этом году, все как одна носят чрезвычайно тесные джинсы из эластичной ткани. Словно брачный сезон в разгаре и нам, иностранцам, позволено присутствовать при свадебном ритуале гигантских масштабов. Эти джинсы, облегающие как вторая кожа, — их роскошное оперение, призванное привлекать взгляды. Местные парни делают вид, что ничего не замечают. Но как можно не замечать настолько очевидных попыток привлечь внимание? Сохраняя невозмутимость, мужчины играют в сложную игру «я ничего не вижу». Эта гонка — явные сигналы и кажущееся безразличие в ответ — продолжается и продолжается. Красиво, хотя создающееся напряжение должно быть невыносимым.

Очевидно, в Аргентине больше женщин, чем мужчин, что может отчасти объяснить происходящее: подобный перекос требует от местных женщин прилагать больше усилий в поиске партнера, чем в других странах, поэтому они вынуждены соревноваться за мужское внимание. По крайней мере, такое объяснение дал бы Дарвин.

Думаю, что-то подобное происходит и в Лос-Анджелесе, хотя и в немного другом контексте. Не имею понятия, каков там баланс «женщины-мужчины», но подозреваю, что, поскольку в этом городе люди редко входят в тесный контакт друг с другом (обычно они изолированы от других физически, находясь на работе, дома, в автомобилях). им приходится производить немедленное и сильное впечатление на противоположный пол и соперников, едва возникает возможность. Сдержанность в такой ситуации излишня.

Эта ситуация характерна не только для Лос-Анджелеса, но и для большей части Соединенных Штатов, где шансы быть замеченными противоположным полом не только невелики, но еще и затруднены дистанцией: на другом краю парковочной площадки, по дороге от автомобиля к зданию, в запруженном людьми супермаркете. Поэтому сигнал «мы молоды, сильны и сексуальны, мы желанны» приходится передавать чуть «громче», чем в других городах, где люди привычно входят в тесный контакт друг с другом и не видят смысла «кричать». В Лос-Анджелесе люди вынуждены рекламировать себя, становиться ходячими рекламными щитами.

Следовательно, в Лос-Анджелесе женщины на первый взгляд должны острее чувствовать необходимость во что бы то ни стало выделиться внешне, добиться красивого загара, сделать пышную прическу, которая, подхваченная ветерком, будет заметна издалека. Их наряды чуточку (или не чуточку) чересчур сексуальны (особенно вблизи), и к тому же, дополняя этот эффект, они стараются принимать соблазнительные позы. Эти позы, эта походка вечно манят, вечно отвлекают на себя внимание мужчин Лос-Анджелеса и, по всей видимости, отражаются в немалой доле создаваемых в этом городе произведений искусства.

Я прокладываю путь назад к центру и проезжаю мимо красивого старинного дома, в котором размещается какое-то учреждение. Стены выложены многоцветной керамической плиткой, которая кажется не похожей на многие традиционные для города виды облицовки. Потом мне рассказали, что здесь расположился Департамент водных ресурсов, который занимается подачей воды в город. Необходимость учредить подобную службу сделалась болезненно очевидной во время великой эпидемии желтой лихорадки в 1871 году, когда ежедневно погибали 150–170 человек. Лихорадка выкосила половину населения Буэнос- Айреса, и на пике эпидемии люди умирали настолько часто, что железнодорожная компания проложила целую временную ветку, обслуживавшую новое кладбище: особые поезда везли усопших в великолепный город, созданный для мертвых.

Отчего же, впрочем, это здание так отличается от всех прочих домов того времени? Оказывается, плитка и прочие украшения были доставлены сюда из Европы. Изначально их везли на строительство где- то в Венесуэле, но кто-то ошибся адресом, и в итоге корабль был разгружен в Аргентине. Ошибку сочли неслучайной и, вместо того чтобы переправить груз по назначению, плитку и все прочее использовали для украшения строившегося здания Департамента водных ресурсов.

Я еду по Экологическому парку, чьи дорожки бегут по болотистой местности, огибающей целый район города. Как если бы луга Джерси оказались бы придвинуты вплотную к Манхэттену, а по ним змеились бы тропики — сквозь километры болот и камышей. Похоже, парк нередко служит местом для уединенных встреч, поскольку здесь то и дело попадаются большие объявления, строго-настрого запрещающие «encuentros» (то есть встречи)… в смысле сексуальной близости. Камыши прячут от взгляда немалую часть города, хотя он возвышается совсем рядом. Странный такой парк. Тут невозможно съехать с дорожки, даже если очень захочешь, потому что сразу провалишься в воду.

Останавливаюсь у набережной, чтобы посмотреть на стайку из шести, наверное, собак на берегу. Черная псина, чужак, по-видимому пытающийся примкнуть к группе или желающий, чтобы его воспринимали всерьез, стоит немного поодаль от остальных и лает, довольно агрессивно, в то время как большой лабрадор то и дело залезает на суку с печальной мордой, напоминающей о гончих. В итоге ему удается этот маневр, после чего они вдвоем проводят несколько минут в тесном объятии.

Никто из прочих собак не обращает особого внимания на этот акт близости, происходящий совсем рядом. Черныша отгоняют прочь, снова и снова, но он всякий раз упрямо возвращается. Близнец лабрадора-ухажера лает, предлагая стоящим неподалеку людям бросить ему что-нибудь, за чем он мог бы сплавать и вернуться. При этом ему чудесно удается не отвлекаться на любовные игры, лай и рычание, бушующие вокруг него. Этот пес действительно способен сосредоточиться! Любовники уже разомкнуты, остальные по очереди подходят, чтобы понюхать под хвостом у суки с печалью на острой морде, но не предпринимают попыток повторить подвиг лабрадора. Эти двое теперь вылизывают гениталии… видимо, чтобы сгладить боль совокупления.

Наконец, пресытившись нескончаемым потоком агрессии, исходящим от Черныша, на ноги поднимается здоровенный, мускулистый участник стаи, который берет дело в свои лапы: схватив Черныша за красный ошейник, он пытается утопить его в воде, куда обе собаки зашли по колени. По крайней мере, его действия выглядят именно так. На помощь спешат и другие: один, похоже, принимается обгладывать ногу чужака. Начинается дикая потасовка. Чужак Черныш вполне мог бы и утонуть, в то время как прочие псы прыгали бы вокруг, удерживая его в воде, — но нет: минуту-две спустя все они оставляют его в покое. Крови не видно, несмотря на щелкавшие зубы и яростную свалку.

Стая, видимо, удовлетворена и рассчитывает на то, что чужак будет знать свое место. Похоже, они намеренно не калечили беднягу. Все это было напоказ: они дали Чернышу отпор, дали ему понять, что не желают и дальше терпеть весь этот шум, агрессивность и завуалированные угрозы. Социальная иерархия восстановлена. Черныш поднимается из воды, весь мокрый, с каким-то потерянным видом. Он не бежит прочь. Он медленно бредет вверх, под «защиту» каких-то чахлых кустов. Передохнув минуту или две, он возвращается за новым наказанием, вновь бросая свой нескончаемый вызов.

Один пес писает на морду другому Никакой реакции. Ничего себе! В этой стае иерархия, должно быть, очень хорошо поддерживается, чтобы тот, кого обоссали, вообще никак не отреагировал на оскорбление.

По дороге к центру Манхэттена с окраины острова, где я живу, я проезжаю порой мимо небольшой собачьей площадки на пересечении Двадцать третьей улицы и Одиннадцатой авеню, расположенной рядом