Непонятный, животный, идущий из глубины подсознания, страх всего живого перед неотвратимостью и неизбежностью смерти и что-то ещё… Боль? Может быть. Только сейчас Евгений понял весь ужас произошедшего. Небрежное отношение к войне как чему-то отдаленно стороннему, почти детское восприятие её как ничего незначащая игра мгновенно исчезли, едва ему стоило взглянуть и осознать…
Голову словно стиснуло железным обручем, от внезапно появившейся в ногах слабости его качнуло. Едва устояв, Евгений шумно втянул воздух и стараясь, чтобы никто не заметил его смятения, отошёл к ближайшей машине. Уперев взгляд в кромку леса, он медленно приходил в себя. За спиной суетились, загружаясь в машину, разведчики его группы. А он оставался недвижим. Постояв некоторое время, Простов мысленно выругался, отгоняя от себя мрачные думы, зло сплюнул и, развернувшись, словно ничего и не было, отрывисто бросил:
— Живее.
Погрузка продолжалось. Все было почти как обычно, только уже никогда не сесть в машину ни старшему лейтенанту Полесьеву, ни сержанту Неверову… Их просто уже не было в этом мире, а где они могли быть — не знал никто…
Колонна тронулась. Машины, подскакивая на колдобинах, резво катили, пытаясь нагнать всё время ускользающий БТР. Алексей сидел подле раненого брата и просто радовался. Чистое, незамутненное, не омрачённое даже гибелью товарищей счастье окутывало его душу, его брат был жив. Ранен, но жив.
Алексей не был черствым человеком, просто сейчас ему было не до чужого горя. Напереживавшись за своего младшего братца, он просто не мог сейчас думать ни о чьих бедах и горестях.
И ещё: где-то глубоко на задворках сознания его распирала гордость — брат, его родной брат совершил настоящий подвиг. Он, рискуя собственной жизнью, вытаскивал командира из-под пуль противника. И что с того, что тот умер? Разве это умолят его подвига? Он ведь не испугался, не спрятался за первым же попавшим камнем, не забился подобно таракану в щель, а пришёл на помощь. Жаль, что командирская рана оказалась смертельной, жаль Полесьева, хороший был командир и человек. Жаль… Он умер и теперь никто не оценит по заслугам совершённое его братом. Но это и не важно, Андрей жив и это самое главное.
Грузовик ощутимо тряхнуло, Алексей подпрыгнул на сиденье и громко выругавшись выглянул в приоткрытую бойницу — колонна подъезжала к пункту временной дислокации.
Чувства, которые испытывал Ефимов, встречая прибывших бойцов, было невозможно выразить словами. Странная, неизъяснимая смесь беспомощности, боли, отчаяния, тревоги, перебродив, оставили в его душе гнетущую радость отца, потерявшего двоих сыновей, но встречающего победно возвращающихся десятерых. Глядя на уставшие, почерневшие от грязи, гари и бессонницы лица, Сергей почувствовал, как его сердце сжимается в маленький жалкий комочек, а душа, наоборот, расправляется, становится огромной, способной полюбить и одарить весь свет. Ему хотелось по-отечески обнять каждого из вернувшихся из боя солдата, но он лишь молча пожал им руки и со своими радистами пошел к ротной палатке. Общего построения не было, не до того. Ефимову хотелось сказать что-то большое, веское, но слов не находилось.
Масляков и наотрез отказавшийся ехать в госпиталь Субехин встали около грибка дневального, словно бы не решаясь войти в темное пространство помещения. Встречавшие их сослуживцы опустили на землю обе РРки и теперь толпились рядом.
— А у меня рюкзаку хандец, — Субехин показал пальцем на вырванную с корнем лямку, на располосованную, изодранную пулями и осколками бочину, — и горка вон вся, — он, поморщившись, кивнул на своё плечо. Изодранная мелкими осколками ВОГа, разорванная руками накладывавшего бинт Маслякова брезентовая штормовка годилась теперь разве что на ветошь, да и то вряд ли.
— Да чёрт с ними, с горками, с рюкзаками, новые получим, — говоря это, Ефимов был уверен, что выбьет для них и новые горки, и новые рейдовые рюкзаки. Файзула, начальник вещевой службы отряда, в таких случаях не жадничал, это Сергей знал по рассказам всё того же Айдына, — только тебе в госпиталь надо.
Субехин согласно кивнул и поскреб пальцами многодневную щетину на своём подбородке.
— Я немного с пацанами пообщаюсь, а доктор мне осколки уже вынул, — он имел в виду фельдшера- контрактника старшего сержанта Сивакова, — и антибиотики дал.
— Товарищ старший прапорщик, — спешил выговориться измотанный, бесконечно уставший, но старающийся не подавать в этом вида Масляков, — блин, я сначала и не понял… как дождь, шлёп, шлеп, шлеп вокруг, а потом выстрелы и командир: «К бою». Со всех сторон стрельба. Вот тогда страшно.
— Что ж, не без этого, но всё хорошо: живы и молодцы.
— Какие они молодцы мы ещё посмотрим, когда выясним, почему связь пропала, — стоявший тут же ротный напустил на себя личину сурового деспота. А Сергей подумал, что ж, раз ребята живы, теперь можно и впрямь провести разбор их действий. Он уже видел, как собственно, видел это и ротный, оборванные провода сто пятьдесят девятой, но тем не менее старшина был уверен, что никаких серьёзных оргвыводов со стороны командира роты не последует. Связь радисты прокачали, сообщили всё что могли, а что случилось потом… первый бой… бывает.
— Так, орлы, — стоять возле палатки и дальше было глупо, — сдавайте оружие, берите чистую одежду и в баню. Тебе, Игорь, — обратился он к Субехину, — париться особо-то и не стоит. Помойся и всё.
— Я знаю, — ответил тот и, пригнувшись, вошёл в полутемное помещение палатки…
Скорбно приспущенные флаги трепетали под порывами холодного ветра, вот уже вторые сутки с неослабевающей силой дувшего с юго-восточного направления. Каждые час-полтора с неба обрушивались тяжелые, холодные капли дождя. Насквозь промокшие разведчики выбрались из карьера и теперь расползались в разные стороны, образуя неровный клин-ёлочку.
— Приготовиться, — скомандовал командир группы и взглянул на часы, — первая тройка, пошёл!
Очередной норматив, триста метров бега, сущие пустяки, если не на время, не зигзагом, не в полностью забитой магазинами разгрузке, а если ещё к этому останавливаясь, становясь на колено и прикрывая друг друга? Несколько метров вперёд, остановка, вскинутое и наведённое на цель оружие и крик на разрыве, так что бы тебя услышали в канонаде непрекращающегося боя, в вакханалии огня, в невообразимой смеси азарта и страха:
— Пошел! — и прикрывающий тебя рвётся вперёд, но у тебя уже кончились патроны и новый крик:
— Магазин!
Бежавший падает навзничь и уже его автомат, пулемёт, винтовка прикрывают тебя, пока ты дрожащими от усталости и волнения руками перезаряжаешь своё оружие. И так все триста метров, раз за разом, втягиваясь, привыкая, отрабатывая на уровне рефлексов, что бы потом в реальном бою сделать всё правильно, «не затупить» как выражаются уже понявшие особенности военной службы бойцы.
— Вторая тройка пошёл!
— Третья тройка пошёл!
— Четвёртая тройка пошёл! — и спустя какое-то время самому себе:
— Пошёл, — и группник вместе с радистами бежит вперёд, и точно так же, как и рядовые разведчики, раз за разом повторяет тысячу раз опостылевшее упражнение. А иначе никак, иначе нельзя, ты командир и ты должен быть лучше, сильнее, а потому, как и они, без всяких поблажек. И только так и никак иначе.
Разбор полётов по поводу попавшей в засаду группы был закончен. Отряд посадили на двухнедельную доподготовку. Целыми днями бойцы бегали, стреляли, отрабатывали тактику, преодолевали и устанавливали минные заграждения. Всё буднично, всё просто, и потому время переползало из одного дня в другой с непринуждённой грацией южно-американского ленивца.
— Старшего прапорщика Ефимова на ЦБУ, — громкий крик посыльного по штабу, пролетев над плацем, достиг ушей стоявшего под грибком дневального роты связи рядового Примакова.
— Зачем? — лениво уточнил Примаков и со вздохом поправил нахлобученную на голову каску.
