Если бы Жорж-Мишель знал, о чем шептались юные дамы, он бы посадил кузину под замок и сжег все находившиеся в Лоше романы. Вдохновленные чтением, опьяненные именами Амадиса, Эспландиана и Пальмерина, Аньес и Луиза бесконечно обсуждали положение Луизы, а главное — возможность сокрытия плода ее любви. Лихорадочно перелистывая одну книгу за другой, молодые женщины пытались выбрать между украшенной цветами корзиной, которую можно было бы опустить в реку, и зеленой лужайкой ближайшего леса, где можно было бы оставить будущего принца, чтобы его воспитал святой отшельник, странствующий рыцарь или какой-нибудь король.

Впрочем, через некоторое время Аньес догадалась, что осуществить их планы невозможно. Юные женщины должны были родить зимой, и принцесса заявила, что не позволит оставить младенца на растерзание холоду и волкам. Аньес припомнила жуткие рассказы начальника псовой охоты и удивилась, почему любимым героям ни разу не грозило все то, что столь опасно для остальных людей.

Отчаявшись придумать какой-либо достойный выход, подруги вынуждены были отложить решение, а в самую холодную ночь февраля Аньес Релинген осчастливила супруга рождением сына. Жители Лоша праздновали появление у сеньора наследника, Жорж-Мишель отправлял гонцов к французскому, испанскому, императорскому, релингенскому, лотарингскому, наваррскому, баррскому и папскому дворам, осыпал жену поздравлениями и подарками, а Луиза хлюпала носом. Юная женщина была так напугана родами Аньес и так расстроена поднявшейся в Лоше суетой, что не находила себе места. Мадмуазель с ужасом представляла, как ее тайна становится известна всем встречным и поперечным, словно наяву видела гнев отчима и королевы-матери, представляла заточение в монастыре и тихо плакала ночами. Наконец, измученная неизвестностью, Луиза рискнула еще раз поговорить с принцессой Релинген и на этот раз беседа юных дам оказалась не бесполезной. Вновь перелистав любимые романы и дав самые точные наставления верной камеристке, подруги успокоились.

Через две недели после рождения наследника Релингена Луиза также произвела на свет сына, но на этот раз в Лоше не звонили праздничные колокола. Не пришлось Луизе и принимать поздравления с подарками, видеть суету служанок и повитух. Даже пребывание в постели день-другой после родов было для мадмуазель несбыточной мечтой, так как Жорж-Мишель, ревностно заботящийся о сохранении тайны, потребовал, чтобы кузина с утра как обычно приступила к своим обязанностям подле принцессы Релинген.

Луиза читала Аньес очередную главу об ухаживании Тиранта Белого за дочерью императора, Аньес умильно утирала слезы, а Жорж-Мишель поздравлял себя за ловкость, с которой сумел скрыть грех кузины. Удовлетворение графа продержалось ровно четверть часа, после чего запыхавшийся слуга сообщил господину, что у самых дверей дворца Лошей обнаружена корзина с новорожденным. При этом известии Аньес покраснела, Луиза побледнела, и Жорж-Мишель понял, кому обязан подкидышем.

«Маленькая дрянь!» — мысленно выругался граф, заметив, какие любопытные взгляды бросают на него собственные офицеры, фрейлины Аньес, лакеи и камеристки. «Мало того, что сама впала в грех, так еще и Аньес втянула в свои интриги и подставила меня!» Жорж-Мишель не сомневался, кого любопытные провозгласят отцом младенца, и потому испытывал страстное желание схватить кузину за плечи и как следует встряхнуть, да так, чтобы вытряхнуть из нее дух или хотя бы всю дурь. К сожалению, честь семьи не позволяла шевалье заняться воспитанием родственницы, так что граф только коротко бросил:

— Где?

Корзина была увита разноцветными атласными лентами, украшена кружевами и бантами, младенец вопил во всю силу своих легких, а Жорж-Мишель мрачно размышлял, как быть. «Вот отправить бы его монахам!» — мстительно думал молодой вельможа, но вместо этого вздохнул и велел нести новорожденного в комнату сына — все-таки младенец был отпрыском Генриха и, значит, имел право на заботу. Только вечером, когда волнение во дворце улеглось, граф де Лош схватил провинившуюся кузину за руку и грубо втолкнул в отведенную ей комнату.

— Ну и кем вы хотите, чтобы ваш сын стал, мадмуазель? — зло поинтересовался он. — Лакеем? Конюхом? Или солдатом?! Или вы так глупы, что надеялись превратить подкидыша в принца?!

Луиза остолбенело молчала, не понимая, что означают эти упреки.

— Если уж вам так не терпелось показать свой грех всему свету, так подкинули бы младенца к церкви — тогда бы я смог для него что-то сделать! Так нет же, вам понадобилось бросить тень на меня! Если теперь после вашей выходки я возьму ребенка и буду воспитывать как благородного, над моей женой будет смеяться вся Франция, вы этого хотели?! Или, может, вам захотелось поколебать уверенность Генриха в отцовстве и лишить сына имени?! Поздравляю, вам это блестяще удалось! «Лошский подкидыш» — неплохое имя для отпрыска Валуа! Куда теперь прикажете отправить вашего ублюдка — на кухню, в казармы или на конюшню?! Вам выбирать!

Шевалье Жорж-Мишель мог бы еще долго попрекать кузину, если бы перепуганная Луиза не разрыдалась. Молодой человек некоторое время хмуро смотрел на родственницу, затем махнул рукой.

— Ладно, что с вами разговаривать… Развлекайте мою жену и не смейте даже приближаться к ребенку — если ваш грех станет известен, ей Богу, отправлю вас в монастырь.

В комнате сына все было как обычно, но теперь не один младенец, а два усердно сосали молоко кормилицы. Светленький свой. Темненький — Генриха. «Хорошо, хоть, их не перепутаешь», — меланхолично размышлял Жорж-Мишель. «И с именем надо что-то придумать. Смерть Христова, следовало сразу выдать Луизу замуж, тогда и проблем бы не было, а теперь…»

Граф де Лош задумался. В голове сами собой всплыли утверждения дядюшки Шарля, будто деньги — это тот рычаг, который способен решить почти все проблемы, и, следовательно, необходимо было лишь вспомнить всех разорившихся придворных и выбрать среди них лучшего. «А насмешников — убью», — мысленно поклялся Жорж-Мишель и уже совершенно успокоенный принялся излагать поручение д'Англере.

Через пару дней после скандального появления во дворце Лошей маленький подкидыш был окрещен. Граф де Лош распорядился провести церемонию как можно скромнее, хоть и вызвался быть одним из крестных младенца («чтобы развеять возможные сомнения Генриха», — мысленно уверял себя Жорж- Мишель). Имя незаконнорожденного отпрыска Валуа заставило шевалье поломать голову, ибо назвать младенца Генрихом было слишком откровенно, а именовать его каким-нибудь более простым именем — неправильно. В конце концов шевалье решил назвать подкидыша в честь Людовика Святого. Молодой человек только поморщился, увидев запись в церковной книге «Луи-Ален-Готье ле Лош, сын неизвестных родителей, подкидыш», но сделать ничего не мог. Оставалось надеяться, что лет через пять, шесть, семь или восемь Генрих сможет позаботиться о сыне, пока же маленький принц даже не считался дворянином, и это расстраивало шевалье.

Неизменно верный дружбе, Жорж-Мишель перебирал десятки способов дать младенцу дворянство, хотя все они сводились к необходимости осчастливить мальчика землей, но как раз в этом и заключалась трудность. Отдавать что-либо из собственных феодов значило поставить под сомнение отцовство Анри, а просить владение у Аньес было несправедливо по отношению к жене. Даже покупка имения у третьего лица могла вызвать ненужные разговоры, не говоря уж об обращении к королеве-матери или королю. Наконец, граф де Лош хлопнул себя по лбу и обругал ослом. Только бурные события последней недели пребывания супругов при дворе и последующее бегство из Блуа заставили шевалье забыть о выигранной у Гиза деревне. Жорж-Мишель не имел ни малейшего представления, где находится неведомое ему Шервилер, но окажись деревня даже на луне, располагавшее двумя замками имение должно было принести владельцу дворянство.

В отличие от крестин отпрыска герцога Анжуйского крестины наследника Релингена состоялись лишь через сорок дней после его появления на свет и прошли с пышностью, достойной потомка Лорренов, Габсбургов и Валуа. На этот раз никаких проблем с выбором имени не было, ибо крестными отцами будущего принца согласились быть король Филипп Испанский и король Карл Французский, и хотя