человека от самоубийственного шага. Напрасно госпожа де Бретей молила мужа последовать советам будущего свояка — к мнению здравого смысла Огюст был глух. Лишь последствия падения помешали молодому человеку лично отправиться в Париж. Переломы, упрямство и непоседливость юноши, не желавшего выполнять предписания врачей, сделали свое дело — встав с постели через месяц после несчастного случая, молодой человек едва мог передвигаться по собственной спальне и уж, конечно, не мог отправиться в дальнюю дорогу. Зато по воле супруга в дорогу отправилась госпожа де Бретей.
По ливру привратникам, по двадцать ливров писцам за каждое посещение заветных приемных, сотня-другая ливров докладчикам по делу и немалые выплаты нанятым для ведения тяжбы стряпчим — госпожа де Бретей не жалела средств для успешного исхода дела, но могла только вздыхать, когда нанятые юристы советовали ей не питать надежд, а в будущем с большей осторожностью обращаться с расписками и векселями. Через полгода тщетных хлопот, хождений по приемным и выслушиваний весьма странных советов Анна де Бретей отправила отчаянное письмо супругу, умоляя как можно скорее выплатить злосчастный долг, иначе расходы на тяжбу могут превысить сумму претензий мэтра Жамара.
Уговоры госпожи де Бретей оставались гласом вопиющего в пустыне. Не имея привычки считаться с чьим-либо мнением и — за исключением нелепого увечья — до сих пор не сталкиваясь с несчастьями, шевалье де Бретей не мог даже представить, чтобы какой-то простолюдин мог взять верх над дворянином. Анна де Бретей принялась засыпать письмами о помощи родственников и друзей супруга, а также своих собственных родственников, надеясь, что они смогут повлиять на суд или, хотя бы, на Огюста.
Увы, господин де Кервенуа, с которым некогда был очень дружен отец молодого человека, был так занят финансовыми делами юного герцога Анжуйского, что не мог уделить Анне ни минуты своего времени. Герцоги Роганы и Ла Тремуйи, дальние, но все же родственники Огюста, были так увлечены идеями протестантизма и гражданскими войнами, что госпожа де Бретей не могла с уверенностью сказать, получили они ее послания или нет. Господин де Виллекье готовился к свадьбе, Лавали отговаривались ведением собственных тяжб, а родной кузен Анны граф де Бриссак хоть и уделил родственнице полчаса среди своих хлопот за получение герцогского титула, ничего утешительного сказать не мог. С ласковой снисходительностью попеняв кузине за уныние, маршал посоветовал Анне не связываться с Жамарами, поскорее выплатить долг и забыть о досадном недоразумении. Закончил же Бриссак и вовсе странно, заметив, что искренне не понимает отчаяния Анны, ибо красивая и умная женщина всегда сможет добиться исполнения желаний, а потом, после успешного завершения дела, будет вольна отправить к Жамару крепких лакеев с палками, дабы намять наглецу бока.
Удрученная Анна чуть ли не в слезах вернулась в свою гостиницу, а наутро по совету камеристки решила отправиться к истцу и если понадобиться на коленях молить его о снисхождении. Однако и здесь ее ждала неудача. Мэтр Жамар уехал по делам в Лион, а его жена уверяла, будто ее супруг вернется в Париж только через полгода, а она сама не имеет на мужа ни малейшего влияния. Демуазель Жамар была любезна и почтительна со знатной дамой, но Анне казалось, будто жене торговца наскучили ее жалобы и она уже не в первый раз выслушивает мольбы несостоятельных должников.
На какой-то миг кровь Бриссаков бросилась в голову госпоже де Бретей. Анне захотелось затопать на мещанку ногами, унизить ее резким словом, но вместо этого она с жалкой улыбкой вытащила из-под плаща футляр с изящной рубиновой брошью и предложила демуазель Жамар принять этот дар в качестве отступного и тем самым спасти ее семью от разорения.
Госпожа Жамар равнодушно скользнула взглядом по рубинам и сообщила, что эдикты его величества не дозволяют ей носить драгоценности, что у ее семьи также немало забот, и уж в любом случае мэтр Жамар не может своей снисходительностью разорять собственное семейство. Кроме того, с неожиданной обидой добавила мещанка, господа дворяне так заносчивы и грубы, что каждодневно оскорбляют честных буржуа. Жена торговца не успела докончить жалобу, потому что госпожа де Бретей с бурными рыданиями рухнула на колени и принялась умолять демуазель Жамар простить ее супругу возможные обиды, уверяла, будто он и так сурово наказан, молила не лишать ее маленького сына состояния и даже пыталась поцеловать мещанке руку.
Догадавшись, что у знатной просительницы началась истерика, демуазель Жамар крикнула служанок, приказав им немедленно принести воды, нюхательной соли и полотенце. Только теперь госпожа де Бретей догадалась, что все то время, пока она пыталась склонить демуазель Жамар на свою сторону, в комнате сидели служанки мещанки и тихо занимались рукоделием. Но даже это открытие не могло осушить слезы бедняжки, и даже присутствие при ее унижении лишних свидетельниц не трогало. Демуазель Жамар невозмутимо отдала распоряжение и крепкая служанка торопливо проводила всхлипывающую госпожу де Бретей до носилок, где ее поджидала изнывающая от беспокойства камеристка.
Анна поняла — это конец. Спешно бросив все хлопоты в Париже, молодая женщина вернулась домой, надеясь, что ее рассказ образумит супруга. Надеялась она напрасно. Молодой человек вообразил, будто со свойственным всем женщинам малодушием Анна испугалась какой-то химеры, призрака, в общем чего-то, не представлявшего для него ни малейшей опасности, и потому решил продолжать борьбу. Даже приезд в Бретей шевалье де Сен-Жиля не произвел на молодого человека впечатления. Но когда полковник выслушал сбивчивый рассказ Анны, наспех изучил бумаги и состояние дел своих молодых друзей, шевалье с испугом понял, что положение его будущих родственников много хуже, чем он полагал.
Перво-наперво почтенный дворянин посоветовал юному другу рассчитать управляющего, слишком часто путавшего карман господина с собственным карманом. К несчастью, безалаберность шевалье де Бретея была столь велика, что способна была развратить самого честного человека, и полковник очень скоро в этом убедился. Хотя старый дворянин советовал юному другу резко сократить расходы, прекратить строительство в парке нового лабиринта, рассчитать половину замковых слуг, большую часть времени изнывавших от безделья, продать все пять охотничьих свор, а из тридцати восьми лошадей конюшни оставить только четырех, да еще пони для маленького Александра, Огюст продолжал вести тот образ жизни, к которому привык. Более того, обнаружив, что никогда более не сможет ездить верхом, юноша поспешил заказать для себя удобную и роскошную карету. Желая вернуть себе способность охотиться, повелел обустроить новые охотничьи угодья, прорубить просеки, соорудить специальные носилки и скамейки, с которых он мог бы стрелять по зверью. Заказал новую обстановку для охотничьего домика в Турени и повелел разбить вокруг него небольшой, но изысканный парк. Но более всего полковника ужаснула привычка шевалье расплачиваться долговыми обязательствами, а также его упорное нежелание покончить с тяжбой. О том, что мэтр Жамар скупает все расписки и векселя де Бретея было известно уже повсеместно, и вряд ли стоит удивляться, что новые обязательства Огюста немедленно оказывались в руках торговца.
С растущей печалью и безнадежностью шевалье де Сен-Жиль убеждался, что его молодой друг никогда не повзрослеет. Даже неурожай 1562 года и град 1563, побивший виноградники шевалье, не образумили Огюста. Оптимизм молодого человека с каждым днем возрастал, красота его жены стремительно увядала, а маленький Александр с испугом смотрел на калеку-отца и вечно плачущую мать и чувствовал, что привычный мир стал ненадежен и обманчив. В конце концов господин де Сен-Жиль нашел единственный способ спасти имущество будущего зятя — выкупить у юных друзей леса, виноградники и пашни, но когда старый дворянин заикнулся о подобном решении проблемы, шевалье Огюст не на шутку обиделся и заявил, что никогда не расстанется с родовыми владениями Бретеев.
В конце 1564 года судебный процесс завершился катастрофой. Парижский суд признал законными все претензии мэтра Жамара к шевалье де Бретею, обязал Огюста в кратчайший срок оплатить долги, а также наросшие на них проценты, и к тому же приговорил шевалье к уплате всех судебных издержек и расходов без какого-либо изъятия. Услышав сумму в семьсот восемьдесят три тысячи ливров, сколько то су и денье, требуемых к оплате, Огюст впал в ярость, а Анна де Бретей лишилась чувств. Хотя имущество супругов и оценивалось в гораздо большую сумму, свободных средств у сеньоров Бретея оказалось не более сорока тысяч ливров.
Когда в замок Бретей в сопровождении стражников прибыли судебные исполнители дабы описать имущество супругов, разъяренный Огюст принялся проклинать наглого разбойника Жамара и парижский суд, требовать от слуг выкинуть прочь дерзких захватчиков и в своем безумии вполне мог угодить за решетку, если бы не вмешательство господина де Сен-Жиль. С величайшим трудом угомонив молодого человека, выплатив сержанту взятку в пятьсот ливров, лично передав судебным исполнителям все ключи и деловые бумаги своих несчастных друзей, старый дворянин приказал слугам собирать господ де Бретей в
