достоинством рыцаря и короля должны быть смелость, здоровье, доброта и великодушие.

Конечно, маленький принц Беарнский был крепок телом и добр душой. Конечно, он был смел, на спор карабкаясь на скалы. Конечно, как и положено беарнцу, малыш довольно бойко болтал по-испански и по латыни, пусть и с ужасающим гасконским акцентом. Однако Броссар полагал, что этих качеств недостаточно для будущего короля Наварры и французского принца крови. Будь его воля, де Броссар запретил бы употребление местного наречия при наваррском дворе, пригласил бы в товарищи принцу трех или четырех маленьких дворян самого знатного происхождения и, конечно, положил бы конец общению Генриха с крестьянами.

Увы, на все доводы Броссара король Наваррский только улыбался, Жанна д'Альбре уверяла, будто «Анри еще так мал», а маленький принц взахлеб рассказывал об играх с деревенскими мальчишками, о холодных горных ручьях и веселье на крестьянских свадьбах. Поговорить же с отцом принца Броссар как-то не догадался. Да и то сказать, этот слабохарактерный и малодушный субъект, прославленный только любовными утехами, да происхождением от Людовика Святого не имел никакого влияния при Наваррском королевском дворе.

Временами шевалье пробовал заняться воспитанием юного Бурбона, не спрашивая ничьего согласия. Как добрый дедушка он ласково сажал малыша на колени и под видом сказок рассказывал ему о доблести наваррских или французских королей, о великих деяниях и подвигах. Генрих де Бурбон слушал достойного дворянина открыв рот, однако через полчаса после начала рассказа неизменно сползал с коленей Броссара, чмокал его в щеку и уносился прочь играть с мячом, трещоткой или деревенскими пострелами. Впервые в жизни шевалье не знал, как быть. Какие только молитвы не возносил он к Всевышнему, от души желая исправить манеры внука Маргариты. Какие только аргументы не подыскивал, пытаясь воздействовать на деда и мать принца. Все было напрасно. Чувствуя, что может впасть в уныние от вида этого высокородного крестьянина, де Броссар вторично отправился путешествовать.

Второе путешествие шевалье оказалось не таким приятным, как первое. И дело было не в том, что Броссар испытывал в дороге какие-либо лишения. Сдержанность и строгость шевалье неизменно вызывали уважение и почтение окружающих, а предоставленные в его распоряжение средства обеспечивали должный комфорт. Проблема была в ином. Шевалье никак не мог отделаться от невеселых мыслей, слишком тревожные вести доходили до него в пути. Смерть Генриха д'Альбре, все более ожесточенные распри между католиками и протестантами, нелепая гибель на турнире короля Франции Генриха II. По крайней мере в половине из случившихся несчастий шевалье винил себя. С каким усердием он старался внушить своим воспитанникам высокие идеалы рыцарства и верности убеждениям, и к каким печальным последствиям это привело. Верность даме заставила короля Генриха всю жизнь провести под каблучком хищницы, а стойкость в делах веры Жанны д'Альбре грозила гражданской войной. Господин де Броссар даже начал сомневаться в своих талантах воспитателя, и в этот критический для него миг шевалье настигло письмо вдовствующей графини де Бар. Броссар как раз находился где-то между Руаном и Амьеном и был весьма озадачен просьбой Маргариты ее посетить. Впрочем, коль скоро шевалье не имел никаких срочных дел, он счел невежливым отказывать в невинной просьбе своей первой ученице, и не жалея себя и лошадей, спешно пересек пол Франции и очутился во владениях графов де Бар.

Графский замок в Бар-сюр-Орнен произвел на старого дворянина благоприятное впечатление. Впервые за долгие годы Броссар почувствовал, что попал ко двору, пусть маленькому, пусть почти игрушечному — но двору. Он остался доволен видом принцессы Блуасской и был воистину восхищен обликом ее сына Мишеля. Умный, образованный, с прекрасными манерами мальчик показался де Броссару истинным внуком Маргариты д'Ангулем. Заблуждение шевалье продолжалось ровно полчаса, после чего воспитатель выяснил, что Мишель де Бар обладает капризным и вздорным нравом, а тишина в Бар-сюр- Орнен объясняется не столько умелым управлением, сколько желанием подданных графа пореже попадаться ему на глаза.

Когда вдовствующая графиня де Бар попросила де Броссара сопровождать ее сына в Париж и заняться там его воспитанием, шевалье не удивился. Маргарита чистосердечно рассказала старому воспитателю обо всем случившимся с ней за последние годы и шевалье немедленно составил план действий. Прежде всего он осуществил свою давнюю мечту и приставил к юному графу двух молодых дворян, которые могли бы делить досуг его сиятельства и быть его друзьями. Со свойственной ему предусмотрительностью шевалье выбрал в товарищи Мишелю молодых людей старше его, полагая, что они смогут оказать благотворное влияние на мальчика. Увы! Как и во многих других случаях, шевалье ошибался. Юный Лоррен был слишком высокого мнения о собственной особе, чтобы считать каких-то офицеров своими друзьями, а молодым людям отношение Мишеля де Бар было и вовсе безразлично. Их ждал королевский двор, Париж, и они считали, что столица стоит того, чтобы вытерпеть общество даже несносного мальчишки.

Дни складывались в недели, недели в месяцы, месяцы в годы. К собственному удивлению Мишель де Бар, ставший именоваться Жоржем де Лош, быстро привык и к своему новому имени, и к занятиям в Сорбонне, и к шумной компании кузенов, и даже к регулярным спорам дяди Шарля и опекуна.

К счастью, с нескрываемым удовольствием размышлял иногда Жорж-Мишель, он был самым старшим в беспокойной компании кузенов, что позволяло ему смотреть на более высокопоставленных родственников с некоторой долей снисходительности. Постоянные проказы, ссоры, а нередко и драки мальчишек делали юного шевалье признанным арбитром во всех разногласиях принцев.

И все-таки, не смотря на разницу в возрасте и нешуточные войны, ведущиеся родными принцев, жили мальчишки довольно дружно. Летом спали до шести, зимой — до восьми. Вместе принимали участие в утреннем выходе совсем еще юного короля, вместе отправлялись на занятия и зубрили уроки. Слишком долго лишенный общества сверстников, граф де Лош и де Бар вскоре привязался и к утонченно-серьезному Александру де Валуа, ставшему в 1561 году дофином, и к рослому и пылкому принцу де Жуанвилю. Даже маленький принц Беарнский, в силу своего возраста менее всего способный привлечь внимание Жоржа- Мишеля, очаровал шевалье простодушием и какой-то солнечной веселостью.

Вечерами, когда все уроки бывали сделаны и по повелению королевы-матери принцы должны были отправляться спать, мальчишки взахлеб делились воспоминаниями о своей прежней жизни. Красоты вогезских и пиренейских гор, удушающая скука Амбуаза, маленький и послушный двор Барруа… — разговоры юных кузенов могли бы тянуться далеко за полночь, если бы не вмешательство воспитателей принцев и в особенности врача Мирона.

Конечно, юный Бурбон мало что мог рассказать о наваррском дворе, зато с упоением повествовал об играх с крестьянской ребятней, о беготне босиком в окрестностях замка Коаррас, о купании в ледяных горных ручьях. Каждый раз когда беарнский принц рассказывал о своих босоногих развлечениях, два юных красавца — принц де Валуа и принц де Жуанвиль — пренебрежительно кривили губы, но Жорж-Мишель вынужден был признать, что наследник Наваррского королевства наслаждался даже большей свободой, чем он сам, и втайне завидовать малышу.

Хотя, сразу же признавал граф, завидовать маленькому принцу было не из-за чего. В Париже Мишель де Бар узнал, что вовсе не является обладателем сказочных богатств, но принц Беарнский — тот был просто нищ. Даже покрой воротничков у наследника пиренейского королевства менялся не по прихоти моды, а исключительно по прихоти то и дело менявшихся политических воззрений его отца. Эта примета — новый воротничок Генриха де Бурбона — позволял Жоржу-Мишелю безошибочно определять, был ли его дядя Антуан де Бурбон, гугенотом или католиком. Конечно, переход из одной партии в другую вряд ли мог удивить Жоржа-Мишеля, в конце концов даже Гизы как-то всерьез обсуждали, не стоит ли им примкнуть к протестантам, но принца Беарнского подобное непостоянство не на шутку расстраивало.

А потом маленькому Бурбону и вовсе пришлось надеть траур, когда его отец, в очередной раз перешедший к католикам, словил на осаде Руана гугенотскую пулю и умер, неожиданно пожелав вернуться к протестантам. Девятилетний Генрих плакал, его кузены забросили проказы, а две вдовы, Екатерина