Елизавета Петровна была вынуждена согласиться с доводами Шувалова и признать, что «нравы и обычаи изменяются с течением времени, почему необходима и перемена в законах». Возможно, для другого государственного деятеля мысль эта показалась бы банальной, но для Елизаветы она стала настоящим открытием и оказалась весьма благотворной для русского законодательства. Законотворчество получило новый стимул, и образованная вскоре Комиссия по созданию нового Уложения, проработав несколько лет, подготовила для нового поколения екатерининских законодателей большой материал.

Во многом слепо следуя принципам Петра Великого, его дочь, неискушенная в тонкостях политики, увидела, точнее сказать, учуяла суть этих принципов, неизменных в России уже не первый век: надлежит сохранять самое главное — неприкосновенность самодержавия, чтобы в неизменности передать своим преемникам этот волшебный сосуд, до краев наполненный властью. И остальное было уже не так существенно. Конечно, личность императрицы накладывала свой отпечаток на все ее правление. Известна православная истовость Елизаветы, ее особая любовь к церковному пению, вообще ко всему церковному. С особенностями характера императрицы связана и церковная политика того времени, ставшая весьма жесткой. С 1742 года начался новый этап суровой борьбы с приверженцами старообрядчества: с петровских времен еще не издавались такие свирепые законы по борьбе с раскольниками. В тайге запылали «гари» — самосожжения старообрядцев. С приходом к власти Елизаветы взялись за преследование экзотических в России квакеров, принялись сносить мусульманские мечети и армянские церкви. Из-под спуда достали фактически запрещенное при Анне Иоанновне антипротестантское сочинение «Камень веры», которое теперь разрешалось печатать и продавать. Одновременно Синод установил цензуру на ввоз в Россию книг церковного содержания. Словом, борьба с еретиками развернулась нешуточная.

Изданный 2 декабря 1742 года указ Елизаветы повторял указ 1727 года ее матери, императрицы Екатерины I, и предписывал немедленно выслать с территории России всех евреев за границу «и впредь оных ни под каким видом в нашу империю ни для чего не впускать». Попытка малороссийских властей остановить высылку евреев, участвовавших в украинской торговле, не была понята государыней. Не помог даже доклад Сената, который указывал на огромные потери в экономике от депортации евреев. Все разумные доводы были отвергнуты императрицей, написавшей: «От врагов Христовых не желаю интересной прибыли». Следствием было жесткое постановление Сената: «Впредь оных ни под каким видом, ни для чего, також и в ярморочные времена на ярмонки ни на малое время в Россию не впускать». Среди тысяч изгнанных за пределы России евреев оказался и знаменитый врач, придворный доктор Санхес, который пользовал и государыню, и всю тогдашнюю знать. Он слыл врачом-кудесником и очень симпатичным человеком. Его судьба за границей оказалась печальной. Русский представитель во Франции Федор Бехтеев в 1757 году писал вице-канцлеру Михаилу Воронцову об отчаянном положении Санхеса, которому не на что было жить и которого, как изгнанника, без рекомендации нигде не брали на службу: «Поистине, милостивый государь, жалко и некоторым образом порок для нашего отечества, что человек, столь учением славный и от двора нашего до такой степени возвышенный, так в бедности оставлен без малейшего награждения, ниже признания, а больше всего, что тем путь ему пресечен достаточной хлеб иметь, наипаче предосудительно нам, что против его к неудовольствию никакой причины предъявить не можно».

Но государыня была непоколебима. За всем этим стояла ее нетерпимость к иноверцам, которые с церковного амвона клеймились как «чужестранцы-пришельцы… правоверия ругатели, благочестия растлители и истлители, под ухищренною политикою всего щастия российского губители». Благосклонно смотрела государыня и на доклады Святейшего Синода о запрещении «богопротивных» книг, «дабы никто отнюдь ничего писать и печатать, как о множестве миров, так о всем другом, вере святой противном и с честными нравами не согласном». На этом основании Синод требовал запретить несколько книг, в том числе изданную в переводе Антиоха Кантемира знаменитую популяризацию концепции Коперника — книгу Бернара Фонтенеля «Беседы о множестве миров».

Впрочем, церковники рано радовались и зря тешили себя иллюзиями, что вершиной религиозных мер богобоязненной дочери Петра Великого станет отмена учрежденного в 1721 году Священного Синода и восстановление патриаршества. Этого не произошло — с принципов петровской политики в отношении церкви Елизавета Петровна не сошла: государство выше церкви и главой ее является, как и при Петре Великом, сама императрица.

Более того, указом 19 февраля 1743 года императрица напомнила слегка расслабившимся после смерти грозного царя подданным, что не потерпит вольностей в их внешнем виде, и потребовала, чтоб не было никаких бород и длиннополых одежд! В этом указе, написанном суровым стилем Петра Великого, говорилось, чтобы «всякого звания российского народа людям, кроме духовных чинов и пашенных крестьян, носить платье против чужестранных — немецкое, бороды и усы брить, как в тех указах (то есть Петра I. — Е.А.) изображено, неотложно, а русского платья и черкасских кафтанов никому не носить и в рядах не торговать, под жестоким наказанием».

Уже первые два-три года царствования императрицы Елизаветы Петровны показали, что судьба хранила ее от промахов. Когда случайно, когда с помощью советов своего окружения неопытная, начинающая государыня все-таки сумела не совершить серьезных, роковых ошибок, удержалась на троне и постепенно смогла даже упрочить свое положение, добиться если не всеобщей любви, то хотя бы признания подданных. В этой ленивой красавице, далекой от упорного труда настоящего государственного деятеля, вдруг проявились такие черты характера, которые помогли ей удержаться у власти, стать полноправной и самовластной государыней. Об этом и вообще о личности государыни — в следующей главе.

Было бы преувеличением утверждать, что Елизавету очень волновала идеология ее царствования и вообще тяжкий удел государственного деятеля. Как и ее предшественницы у власти (императрица Анна Иоанновна и правительница Анна Леопольдовна), она не мечтала прослыть философом на троне, не рвалась она и в воительницы-амазонки. Ее больше беспокоило то, как она выглядит и восхищаются ли ею окружающие. И еще — в чем появиться на первом балу и не вскочил ли на щеке прыщик? Да, императрица была влюблена исключительно в себя. Античный Нарцисс выглядит жалким мальчишкой у ручья в сравнении с Елизаветой, всю жизнь проведшей у океана зеркал своих дворцов. Впрочем, это нетрудно понять, а автору-мужчине невозможно осуждать, ведь женщины более красивой, чем Елизавета, не было тогда на свете. По крайней мере, так считали ее современники, каких бы взглядов они ни придерживались, каким бы темпераментом ни обладали. Французский посланник в России Кампредон писал в 1721 году о Елизавете как о возможной невесте Людовика XV (Елизавете тогда исполнилось двенадцать лет): «Она достойна того жребия, который ей предназначается, по красоте своей она будет служить украшением версальских собраний… Франция усовершенствует прирожденные прелести Елизаветы. Все в ней носит обворожительный отпечаток. Можно сказать, что она совершенная красавица по талии, цвету лица, глазам и изящности рук».

В 1728 году испанский посланник герцог де Лириа сообщал в Мадрид о Елизавете (девице было девятнадцать лет): «Принцесса Елизавета такая красавица, каких я редко видел. У нее удивительный цвет лица, прекрасные глаза, превосходная шея и несравненный стан. Она высокого роста, чрезвычайно жива, хорошо танцует и ездит верхом без малейшего страха. Она не лишена ума, грациозна и очень кокетлива». Вот мнение другого иностранного дипломата: она «…белокура, красива лицом и во всех отношениях весьма пленительна и мила… Она имеет весьма изящные манеры, живой характер… постоянно весела и в хорошем настроении духа».

Ангальт-Цербстская принцесса София-Августа-Фредерика, ставшая впоследствии императрицей Екатериной II, впервые увидела Елизавету, когда той было уже тридцать четыре года — возраст почтенный для женщины XVIII века: «Поистине нельзя было тогда видеть в первый раз и не поразиться ее красотой и величественной осанкой. Это была женщина высокого роста, хотя очень полная, но ничуть от того не