ризнице, Андреевой не давать, а саму послушницу из монастыря удалить. Но так красиво выглядевшее на бумаге решение воплотить в жизнь оказалось невозможно. Андреева сделала руки в боки и заявила, что сундуки она не отдаст и из монастыря не съедет. Нарушать монастырскую тишину насильственным выставлением послушницы из обители монашки не решились. Не решилась на это и полиция. Единственное, что мог предложить настоятельнице Ювеналии градоначальник, так это обратиться в суд. Пока выполнялась рекомендация градоначальника, наступил 1917 год и вопрос о дальнейшем проживании в монастыре послушницы Андреевой, впрочем, как и других его насельниц, отпал сам собой.
Большой город, полный суеты и соблазнов, — не лучшее место для уединения и молитвы. Не каждому дано устоять перед искушениями, тем более если против ограничений восстаёт плоть. Одной из жертв соблазнов ещё в 1891 году (а может быть, и раньше) стал иеромонах московского Богоявленского монастыря на Никольской улице Ириней. А началось всё с того, что дочь покойного капитана Корпуса жандармов Ольга Александровна Ломоносова, которой шёл тогда двадцать первый год, повадилась со 2-й Мещанской, где она жила близ церкви Святого Филиппа, ходить на вечерние службы в мужской Богоявленский монастырь. Почему юная дева избрала такую дальнюю обитель для своих вечерних бдений, сказать трудно. Возможно, до неё дошли слухи о привлекательности служившего там иеромонаха Иринея или кого-нибудь из причта, а может быть, в мужской монастырь она шла просто по зову пола — не в казарму же ей было идти. «Я иду молиться», — говорила она себе по дороге в храм, а, придя, забывала о Боге и не могла сдержать сердцебиения, встретившись глазами со жгучим взглядом монаха Иринея. Тот почувствовал на себе её взгляды и откликнулся на зов девичьего сердца. Накануне Воздвижения Креста Господня, когда Ольга выходила из церкви, Ириней подошёл к ней и спросил, почему она так рано уходит. Она ответила, что спешит на конку. Спустя несколько дней, 22 ноября 1891 года, во время всенощного бдения, перед праздником Введения во храм Пресвятой Богородицы, Ириней опять подошёл к ней и пригласил на прогулку. Она согласилась. Они долго гуляли по тихим и заснеженным улицам Москвы. Ириней предлагал ей руку и обещал содержать на свой счёт. Она смущалась и повторяла: «А как же я буду…» Но он уверял её в том, что всё будет хорошо. И вот, аккурат на пятой неделе Великого поста, в среду вечером, после литургии, он пригласил её к себе в келью пить чай. Когда она вошла, он запер за ней дверь и повалил на лежанку.
…Как хорошо и увлекательно начинаются многие романы и как скучно и пошло они заканчиваются! Не избежал такой печальной участи и роман в Богоявленском монастыре.
В конце мая 1894 года в обители произошёл скандал с участием наших влюблённых и некоторых других лиц. 31 мая Ольга Александровна подала прошение епископу об изнасиловании её монахом Иринеем, заразившим её к тому же дурной болезнью. Пытаясь хоть как-то оправдать себя, она в конце «прошения» прибавила: «…я вовсе не занималась развратом, а по неопытности своей увлеклась». Монастырское начальство, честно говоря, меньше всего волновало, по какой причине дочь жандармского капитана не устояла перед Иринеем. Ему не давала покоя грязь самого поступка, которой Ириней, к тому времени уже архидиакон, перепачкал всю монастырскую братию. Не мог настоятель монастыря не думать и о том, что скажут ему в консистории, как ехидно спросят его: «А куда же вы, владыко, смотрели, ведь четыре года во вверенной вам обители воздержания и молитвы, под вашим носом, процветал разврат! У вас, святой отец, монастырь-то мужской или женский, а может быть, общий? Уж не язычник ли вы, часом?» Что тут скажешь, как объяснишь? Одно было ясно: надо наказать этого Иринея так, чтобы другим неповадно было в монастырь баб таскать. Началось следствие.
Сам Ириней близость с девицей Ольгой отрицал. Отрицал он и то, что страдает дурной болезнью.
Как часто стыд и боязнь ответственности заставляют людей отрицать очевидные факты и уверять самих себя, что фактов этих не было. Ириней не представлял в этом смысле исключения из рода человеческого. Однако «выстроить линию защиты» Иринею помешал послушник Сергей Карелин, мальчишка, сопляк, которому он доверял как родному сыну. А рассказал этот послушник вот что: «Несколько дней тому назад он продавал в храме по просьбе Иринея вместе с ним свечи и увидел, как Ириней отошёл от ящика, подошёл к молодой девице, поговорил с ней и вышел. Девица вскоре тоже вышла, только в другую дверь. В четыре часа Ириней прибежал к нему и позвал в свою келью. Около кельи он заметил женщину, которая настойчиво и нервно говорила Иринею: „Отдай мне мои вещи“». В это время Ириней открыл дверь и все вошли в комнату. Там перед зеркалом стояла и поправляла на голове волосы та самая особа, с которой Ириней разговаривал в церкви. (Как вы догадываетесь, это была Ольга Ломоносова.) Женщина, вошедшая в келью вместе с ними, увидев Ольгу, накинулась на неё и схватила за волосы. Ольга вскрикнула. Мужчины стали защищать её и вырывать из цепких лап соперницы. Когда, наконец, им это удалось, Ольга оказалась в обмороке. Тут женщина напала на Иринея и стала бить его. Потом собрала свои вещи и ушла, хлопнув дверью.
Иринею ничего не оставалось, как опорочить своего послушника, и он в объяснении, данном настоятелю, называет его «халдеем опаляющим», собутыльником, пьяницей, таскающим с тарелок деньги в тёмных углах храма и пропивающим их со своими приятелями.
Однако ничто ему не помогло: монастырское начальство было уверено в его виновности, и отрицание им своей вины только усилило гнев настоятеля. Тогда Ириней стал перечислять свои заслуги, накопившиеся за 15 лет пребывания его в Богоявленском монастыре. Он назвал себя образцовым чтецом, хорошим певчим, умелым регентом, указал на то, что даже читал проповеди и что вообще десять лет был канонархом[83] и уставщиком[84]. Под конец он ударился в лирику и, став в позу оскорблённой невинности, изрёк смешанную со слезами и болью невинно оскорблённого сердца фразу: «… Приходит мысль, что взял бы суму да палку и пошёл бы куда глаза глядят, чтобы не видеть этого суетного и коварного мира… как прежде уходили святые отцы в пустыни и леса, где спасали душу и угождали Богу…»
Не Богу угождать был призван Ириней, а женщинам. Однако церковное начальство этого качества в нём не оценило, как не оценило оно и его откровений о непорочной многолетней службе во благо церкви и во имя святой веры. Решило оно отправить Иринея в Серпуховский Троицкий Белопесоцкий монастырь. Однако ему там не понравилось и, не спросив разрешения у настоятеля, он, как был, в монашеской одежде, что являлось совершенно недопустимым, 20 июня 1897 года вернулся в Москву и поселился в гостинице. Вернуться в монастырь он отказался, сославшись на то, что келья его в Троицком монастыре для жизни непригодна. Тогда его загнали в монастырь подальше. В решении консистории было сказано: «Отдать под строгий надзор настоятеля игумена Макария со старшею братиею, с тем чтобы о поведении его было доносимо консистории через каждые три месяца. За самовольное жительство в Москве лишить его права ношения клобука, мантии и рясы с отдачею в чёрные монастырские работы впредь до окончательного его исправления».
Тут-то Ириней и почувствовал силу Божьего гнева. Возроптал грешник и стал молить митрополита Московского о переводе его в другой монастырь. А о том, в котором находился, писал так «Здесь сыро, а у меня ревматизм и катар желудка. Здесь близко река, вода для питья грубая, келья внизу каменная с одним окном, сырая, в паводок вода стоит в келье, отхожее место находится по соседству и отгорожено деревянной переборкой со штукатуркой, под пол которой в келью свободно проходит воздух из отхожей ямы, отчего в ней нестерпимая вонь». Представляю, с какой тоской вспоминал Ириней в этом вонючем склепе свою старую милую келью в двух шагах от Кремля!
Что ж тут поделаешь? Каждому воздаётся по делам и грехам его.
Не менее Иринея опозорил свой монастырь иеромонах московского Знаменского монастыря на Варварке (в прошлом улице Разина) о. Самуил.
История вышла, прямо сказать, неприглядная. Чтобы читатель не подумал, что автор всё это выдумал или сгустил краски, привожу (с небольшими сокращениями) один, сохранившийся до наших дней, документ. Документ этот — донесение настоятеля московского Знаменского монастыря отца Владимира и его казначея иеромонаха Иннокентия «Его преосвященству преосвященнейшему Александру, епископу Дмитровскому кавалеру, управляющему Московского митрополита». В нём сказано следующее: «25 мая 1893 года, в седьмом часу вечера, на пути к новой стройке (в монастыре, надо полагать, в это время велось строительство какого-то здания. —
