Брюс знал, что в этой тюрьме отбывает срок всесильный Лоретти, но не думал, что увидит его. Сначала Лоретти приговорили к смерти, но приговор очень долго не приводили в исполнение, и, как судачили во всех блоках, пожизненное ему обеспечено: откупился!

Лоретти не скрывал, что ему приятно потрясение Сарджента. Хозяин камеры-дворца дотронулся до пробора и сделал гостеприимный жест. Брюс сел. Трудно поверить, что за непроницаемыми стенами в угрюмых помещениях, начиненных сигнальными системами и электроникой оповещения, оружейными арсеналами и складами газов, со всех сторон утыканных сторожевыми вышками с мощными прожекторами, может укрываться такое… даже слова не подберешь, не оазис, не тихий уголок, а кусок другого мира, вырванный из совсем иной жизни и приживленный топорно, но намертво.

— Говорят, вы работали в полиции… — Лоретти придвинул к Сардженту сразу три тарелки и стал накладывать снедь, ухаживая за Брюсом, перехватывая его взгляды, стараясь предвосхитить любое желание, как опытный обольститель, расставляющий сети невинному созданию. Сам Лоретти не притронулся к еде, и Сарджент неловко запихивал в рот лакомые куски, боясь встретиться с насмешливыми глазами. Когда Сарджент закончил трапезу, Лоретти рассмеялся:

— Так хочется сделать кому-то приятное. Люди давно забыли: самое восхитительное — угождать другому, по доброй воле, разумеется.

Сарджент вытер руки льняной салфеткой. «Как в дорогущем ресторане, — мелькнуло у него. — О чем говорить? И зачем его позвали? Не для того же, чтобы он проглотил деликатесы и полюбовался, как недурно обустроился мистер Лоретти».

— Вы, наверное, прикидываете, зачем вас пригласили? — Лоретти запахнулся полами пурпурного бархатного халата, отороченного витым шнуром, усмехнулся в усы.

Наступило молчание.

Сарджент знал этот прием: один внезапно умолкает, а другому, если у него нервы послабее, приходится ломать голову, о чем же говорить, и тогда можно выдать себя неудачно оброненной фразой.

Лоретти раскрутил висячий конец пояса с помпоном:

— Не ломайте голову, Сарджент, я пригласил вас просто так. Нормальных людей не так уж много…

Брюс мысленно возвратился к гибели безумного Кэлвина, нелепой и тягостной, и упоминание о нормальных отчего-то насторожило его, ранило, будто как раз нормальные виноваты в том, что погибают не приспособившиеся к тому, что творится кругом.

— Часто поговорить не с кем. — Лоретти опустился в кресло.

Брюс елозил на стуле, пытался взять себя в руки, думал, что все происходящее — дурацкий спектакль, как те, о которых пишет в своих статьях Дайна, что так не может быть: и этот стол, заставленный непочатыми блюдами, и хозяин с его кардинальскими сединами и манерами властелина, а в десятке-другом ярдов отсюда набивает марихуаной сигареты Молот и Хорхе Носарь втолковывает своим людям, отчего они должны слушать его беспрекословно.

Неожиданно Лоретти рассказал, что приглашает к себе обжор из всех блоков, смотрит, как они трескают, и получает от этого удовольствие; то, как человек ест, многое говорит о нем, и еще что-то тарахтел Лоретти, перемежая слова хохотом, жестами, выразительной мимикой подвижного лица.

Лоретти резко поднялся, отщипнул виноградину, медленно прожевал:

— Сарджент, вы мне нравитесь. Я слышал, вы отличный стрелок. Здесь есть возможность побаловаться в офицерском тире, вы меня потренируете. И еще. Говорят, у вас тут были неприятности? Больше не будет. Если кто-нибудь, на ваш взгляд, стал слишком велик для своих тапочек, — от монументальности Лоретти не осталось и следа, он перешел на примитивный уголовный жаргон, — скажите мне. Я имею в виду не только здешних клиентов, но и охранников. У вас, Сарджент, должно быть хорошее настроение. Постоянно. Во-первых, потому, что вы мне по душе, во-вторых, потому, что займетесь моей левой, правой я и сам владею недурно. Все.

Лоретти хлопнул ладонями по коленям, давая понять, что встреча подошла к концу. Брюс поднялся. Сейчас он наконец уяснил себе: Лоретти — прирожденный комедиант, и любое общение для него зарядка, бодрящая, придающая тусклой жизни недостающее напряжение.

— Мистер Лоретти, рад был познакомиться…

— Ну, бросьте, — Лоретти сжал локоть Сарджента, — зачем так официально? Мы будем дружить… мы будем долго дружить…

При последних словах Лоретти Сарджент вспомнил предостережения Хлюпика о людях, которых властям выгодно держать в тюрьме всю жизнь; а если желания властей совпадают с устремлениями таких людей, как Лоретти, то выбраться из тюрьмы не проще, чем с того света…

Во второй раз Лоретти принял Сарджента, как старого друга.

В этот вечер Сарджент порассказал о секретах стрельбы, о своих злоключениях, об операции, об уходе из полиции и, наконец, о Майере, который так выручил его, когда свел с Бейкером, и о Кэлвине, душевнобольном и на удивление располагающем человеке, которого не уберег он, Сарджент, и теперь оказался здесь…

Лоретти слушал его внимательно. Попросил еще раз рассказать про Кэлвина и события того дня, когда Гордон застрелился в гольф-клубе, забежав за угол здания.

Лоретти вынул крохотную золоченую расческу, провел по усам, по вискам, упрятал её в карман..

— Его убили, — скучно сказал он.

— Кого? — не понял Сарджент.

Лоретти с участием наблюдал за гостем. О Брюсе столько говорили: человек-легенда, а сейчас скорчился на стуле, как провинившийся мальчик, разве подумаешь, что некогда он наводил ужас на преступников города; Лоретти проникался все большей симпатией к поверженному, его растерянность свидетельствовала, что и сильные люди забредают в тупики, и чаще, чем принято думать. Падение Сарджента примиряло Лоретти с собственным неуспехом. Оказаться в тюрьме, хоть и на царских условиях, для такого, как Лоретти, — провал; глядя на Брюса, Лоретти мог сказать себе, что все ошибаются, потерять почву под ногами может каждый в любую секунду.

Сарджент хотел бы думать, что слова об убийстве Кэлвина ему послышались, но по блуждающей улыбке Лоретти, по молчанию, длившемуся слишком долго, он понимал, что вердикт бандита прозвучал и многое изменит в жизни его, Брюса. Единственное, чего не понял Брюс, зачем его втянули в чужую игру с непонятными ему правилами, запутанную и, казалось бы, полностью лишенную смысла? Разве трудно убить человека? Господи, да это по карману студенту из семьи среднего достатка: выкладывай тысяч пять наличными и адрес жертвы.

— Не понимаю… — Сарджент болезненно-тяжело вздохнул. — Зачем? И почему я?

Лоретти забросил ногу на ногу, он думал прежде, чем ответить. Сарджент успел заметить, что Лоретти, когда речь идет всерьез, не торопится сболтнуть и не считает быстроту реакции ценнее ее точности.

Наконец он решился:

— Вы — идеальный свидетель. Вас подозревать не посмеют. Вы не представляете, как часто нужны такие. Позарез. Я читал, что вы оказались на месте преступления, — Лоретти кивнул на стеклянный столик, заваленный газетами, следовало быть в курсе всех событий на воле. — Ваши показания совпали с мнением экспертов — самоубийство. Наверное, существовали люди, которые опасались, что тронь кто вашего Кэлвина, копни его дела поглубже, и пойдет вонь… — Мафиози поднялся, пересек комнату, приволакивая левую ногу, сейчас он не играл роль, не молодился, не следил за посадкой головы, и годы вскочили ему на плечи, пригнули к полу, разрисовали лицо тенями, набросили сетку тонких морщин, будто выскальзывающих из уголков рта и бегущих по щекам к крыльям носа и по скулам к ушам. — Ваш товар — репутация! Такую репутацию, как ваша, зарабатывают десятилетиями…

— А теряют за секунды…

— Бросьте хныкать, Сарджент, что, собственно, произошло? Вас обвели вокруг пальца? Подумаешь! Знаете ли вы, сколько раз я падал и поднимался?

Брюс заподозрил, что и к себе Лоретти вызвал его не случайно, а чтобы продолжить с ним игру, пощупать, разузнать, только вот от чьего имени?