от холода и радости, и она крепко сжимала руку Бенджамина в своей, а потом оба они вдруг, не сговариваясь, побежали вперед и заскользили по ледяным дорожкам.
— Знаешь, у меня идея, — сказала Пэт. — Давай сядем на автобус и поедем к моему брату. Я хочу, чтобы ты примерил смокинг. Хочу посмотреть, как ты в нем выглядишь и…
— Пэт… — мрачно начал Бенджамин. Остановился и притянул ее к себе за руку. — Боюсь, мне не понадобится этот смокинг.
— Что это значит? — растерянно спросила она. — Мы ведь договорились, нас ждут.
— Да, знаю, — кивнул Бенджамин. — Но я не смогу поехать с тобой в Нью-Йорк.
— Но мы же приглашены! — пылко возразила Пэт. — Что случилось?
И Бенджамин объяснил, что получил работу в загородном клубе и что ему заплатят пятнадцать долларов плюс чаевые.
Личико Пэт точно погасло. Бенджамин видел, какие усилия прилагает она, стараясь не показать, насколько обижена и разочарована.
— Пятнадцать долларов плюс чаевые, — протянула она после паузы. — Это что, так важно для тебя?
Бенджамин грубо расхохотался. Подошвы ботинок у него давно прохудились, он чувствовал, как намокли стельки от растаявшего снега; волосы безобразно длинные, потому что он не мог позволить себе сходить в парикмахерскую. Мать, чтобы купить что-то из еды, вынуждена идти пешком целую милю, поскольку давно исчерпала кредит во всех ближайших бакалейных, овощных и мясных лавках. Отец получил временную работу, которая закончится с приходом Рождества, — торговал игрушками с лотка в универсальном магазине в Ньюарке. И Пэт все это прекрасно знала!..
— Пэт, — сказал он, — неужели я должен повторять всю эту печальную историю с самого начала?
— Нет, — ответила она. В глазах ее стояли слезы. — Деньги!.. — яростно прошептала она. — Я ненавижу эти деньги! — Она выкрикнула эти слова очень громко, двое или трое проходивших мимо студентов с любопытством на нее обернулись.
— А ты обязательно должна поехать, — сказал Бенджамин. — Тебе не составит труда найти себе спутника. — Уж это определенно. До сих пор дюжины юношей и молодых людей постарше не обходили Пэт своим вниманием, настойчиво и часто приглашали ее на свидания — и это несмотря на то что она решительно и бесповоротно отказывала всем подряд со дня встречи с Бенджамином. — Там будет весело.
— Мне не будет, — ответила она. — Да я возненавижу любого, кто согласится со мной поехать! Потому что это будешь не ты! Как я могу веселиться, зная, что ты, с кем я так хотела начать новый год, находишься в сотнях миль от меня и носишь заказы каким-то жалким богатым свиньям?..
— И все же, — неуверенно произнес Бенджамин, — мне кажется, ты должна поехать.
— Я не поеду, — ответила Пэт. Лицо у нее было бледное и совершенно несчастное. — Ровно в девять лягу спать. И заткну уши ватой, чтобы не слышать, как зазвенят в полночь эти чертовы колокола!
— Но, Пэт…
— И еще я не хочу больше об этом говорить, — сказала она и зашагала к дому.
— Дорогая, — догнав ее, нежно начал Бенджамин, — обещаю, мы устроим свой праздник первого января. Свой собственный, только для нас двоих! Просто притворимся, что новый, тысяча девятьсот тридцать второй год начался у нас на день позже, чем у остальных, вот и все.
— Хорошо, — ответила она и попыталась выдавить улыбку. — На день позже…
И вот холодным утром 31 декабря группа из четырнадцати юношей, все вперемежку — и новички, и второкурсники, и студенты постарше, — тронулась в путь. И всем им предстояло долгое и утомительное путешествие через Нью-Джерси и Пенсильванию. Прибыв в клуб, довольно претенциозное здание с остроконечной крышей и щедро изукрашенное деревянными балками в стиле эпохи Тюдоров (все это, видимо, было призвано заставить членов клуба поверить, что они являются английскими аристократами), они тут же принялись за работу. Они не успели даже распаковать свой скромный багаж и осмотреться, где им предстоит провести ночь. На протяжении всего свинцово-серого холодного дня и глухой черной ночи, навалившейся резко и сразу, они только и делали, что сновали взад-вперед, обдаваемые то волнами ледяного ветра в северном крыле здания, то тропическим жаром кухни, где варились, парились и жарились блюда. Они развозили на тележках ящики с контрабандным виски, коробки с содовой и имбирным пивом, таскали взятые напрокат стулья и фаянсовую посуду. Все это было предназначено для вечернего торжества.
Прибытие первых гостей ожидалось к девяти вечера. Мальчики были так заняты, что едва выкроили время переодеться к этому часу. Их комнаты являли собой ряд крохотных одноместных номеров-клетушек. Летом здесь проживал персонал. Находились они на третьем этаже, прямо под крышей. Переодевшись, они торопливо пообедали. Кухня была огромная, не слишком чистая и буквально завалена банками с икрой, блюдами с pate de foie gras,[10] холодными омарами и прочими яствами. Венчать трапезу была призвана целая стая жареных индеек. Но ни одним из этих блюд официантов не угостили. Каждому подали по две тоненькие сосиски, горчицу в качестве приправы, несколько ломтиков черствого хлеба и по кружке жиденького кофе. Распоряжалась на кухне старая бесформенная и неряшливая с виду ирландка, говорившая с сильным акцентом. Она подскочила и вырвала из рук Бенджамина тарелочку со сливочным маслом. Он, взяв тарелочку с буфета, собирался поставить ее на стол, за которым поглощали свой скудный обед голодные студенты.
— Это не для таких, как ты, парень! — гаркнула старуха и отправила тарелочку обратно на буфет. — Или не знаешь, почем нынче фунт сливочного масла, а?
Тут в кухню ворвался юный Дайер, которого они не видели целый день, поскольку он, высадив ребят у клуба, сразу же поехал в город к отцу. Ворвался и начал поторапливать их. Каждый должен был занять свое место — или в гардеробной, или у стойки бара до прибытия первых гостей. Дайера было просто не узнать. Он должен был помогать отцу в качестве метрдотеля, и на нем красовался безупречного покроя смокинг с белой манишкой, с твердым белым воротничком с отогнутыми уголками. На манжетах сверкали запонки с драгоценными камнями. Куда только девался их всегда приветливый товарищ по кампусу? Бросив нетерпеливый взгляд на часы, Дайер громогласно заявил:
— Давайте, ребята, пошевеливайтесь! Пора за работу.
— Дайер, — сказал Бенджамин, — объясни этой старой кошелке, что я хочу масла.
— Она на кухне главная, — ответил Дайер. — И тут свои правила, очень строгие. Так что извини. И давай поднимай задницу!
— Ну и дерьмо же ты, Дайер, — сказал Бенджамин.
— Сейчас не до шуток, Федров, — заметил в ответ Дайер.
Дверь в кухню отворилась, вошел отец Дайера — полный мужчина с болезненно-желтым цветом лица, с разочарованными и подозрительными глазками пойманного за руку картежного шулера. И он тоже был одет очень нарядно — в смокинг с атласными лацканами.
— Первая машина уже у ворот, — объявил он. — Все по местам! Быстро!
Бенджамин натянул белую форменную куртку официанта и пошел на свое рабочее место, к стойке бара, что находился внизу. По дороге он дожевывал последний кусок волокнистой и холодной сосиски.
К девяти тридцати у бара было не протолкнуться. По некой непонятной причине бар был оформлен в морском стиле. Фальшивые иллюминаторы, мигающие зеленым и красным медные фонари, модели разных кораблей в стеклянных футлярах, огромный штурвал красного дерева, обвитый гирляндой разноцветных лампочек, — и все это за добрые сотни две миль от моря. «Матросский» бар осаждал в основном «молодняк» — супружеские парочки лет за двадцать, юноши из Принстона, Йеля и Гарварда, все как один коротко стриженные. И, как показалось Бенджамину, нарочито высокомерные — они щелкали пальцами, приказывая ему подать выпивку. Была тут и масса хорошеньких девушек и молодых женщин. И все как одна говорили с университетским акцентом, растягивая слоги и глотая на конце букву «а». И на всех на них красовались вечерние платья с глубоким декольте, которые стоили, как догадывался Бенджамин, раз в пять дороже того платьица, что купила себе к Новому году Пэт. И мужчины, и женщины говорили исключительно о таких местах, как Ньюпорт,[11] и Хайянис,
