дело... Слава небесам, вот уже пятьдесят лет, как русские замирили Ахал Теке, и нам можно спокойно жить в горах...

Он болтал, но рука его жадно вцепилась в плетку и крепко держала ее. Перс ужасно боялся, что Зуфар передумает.

Да, следовало любой ценой купить молчание этого словоохотливого сторожа, и Зуфар отдал бы и сотню золотых, если бы он их имел. Он решил купить за два шая - последних два шая! - свечу и зажечь ее в честь святого. До советской границы оставалось восемь часов пути. Обидно, если по доносу этого перса попадешься в лапы полиции...

- Я получил бездну удовольствий, поев вашей похлебки, - сказал Зуфар. - Ваша восхитительная стряпня спасла меня, бедняка, от голодной смерти. У меня, увы, нет ничего более ценного подарить вам. Примите же мой дар! И не обижайтесь!

Перс бережно положил плетку на кошму между собой и Зуфаром и замахал руками на нее, точно то была не плетка, а ядовитейшая из змей:

- Нет, нет! Не обижайте нас! Такого высокого зарубежного гостя принять в нашем козьем хлеву, именуемом саккаханой, - величайшая честь.

Зуфар вздрогнул. "Зарубежного"! Худшие опасения оправдывались. Надо было уходить, и как можно скорее.

- Очень прошу принять ничтожный дар... Напрасно только вы говорите, что я оттуда, - Зуфар показал на север. - Я бедняк-курд из Буджнурда.

- О, мы понимаем... Мы ценим... Мы ничего не видим, ни о чем не догадываемся.

- Разве вы не видите моей одежды, моей нищеты?..

- Видим и понимаем. И потому разрешите не принять ваш дар... Ваше любезное посещение стоит тысячу таких подарков... Вы осчастливили нас... И мы готовы отрезать себя язык, лишь бы не досаждать вам упоминанием о мятежных сарыках.

- Что вам надо от меня?

Зуфар начинал сердиться. Но перс не ответил. Он вскочил и согнулся в низком поклоне:

- Готов служить вам, господин.

- О чем вы говорите?

Тогда перс скорчил таинственную мину.

- Кельтечинарское ущелье для меня что мой дом. Ни шахиншахские, ни большевистские пограничники нас не увидят, нас не заметят...

Не было никакого смысла больше прикидываться курдом.

- Хорошо, помогите мне.

- Ну вот. Так-то лучше. Я же сразу вижу, что вы оттуда.

- И дар мой примите.

- Чтобы только не обидеть вас...

Он схватил плетку и принялся ласкать кончиками пальцев ее рукоятку, приговаривая: "Красавица... красавица..." Однако он не двинулся с места.

- Так мы договорились? - неуверенно протянул Зуфар.

- Щедрый, когда дарит, забывает привычку считать...

- Что вы хотите?

- О, совсем немного... - Перс положил снова на кошму плетку, полюбовался ею и сказал: - Портрет красавицы всегда нуждается в рамке... В золотой рамке...

Зуфар понимающе развел руками:

- Но я сказал, что у меня в кармане нет даже дырявого шая...

Скорбно вздохнув, перс покачал головой:

- Начальник келатской жандармерии платит за каждого бродягу по десять туманов... А тут еще сарыки в Баге Багу...

- Но у меня нет и...

- С вас я возьму пятнадцать... Пять туманов за риск... И наличными...

- В моих карманах пусто, - с отчаянием сказал Зуфар. Он думал только, как бы поскорее выбраться из саккаханы.

- Размышления украшают мудрого. Торопливость от дьявола... Располагайтесь на кошме... Во имя бога, господин, желаю вам крепкого сна, и да посетят вас приятнейшие сновидения!

Пятясь и кланяясь, перс удалился, не забыв прихватить с собой драгоценную плетку.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Ловушек полон хитрый мир,

и болен бедный век,

И даже очи мудрецов застлала

пелена.

У б а й д у л л а  З а в к и

Смысл слов не доходил до сознания. Судя по голосам, разговаривали двое мужчин... Говорили тихо о ребенке.

О каком?

Чей-то ребенок кому-то мешал.

Один голос бубнил. Голос знакомый. А! Конечно, это говорит господин Али Алескер. Это его же излюбленное "Ах, тьфу-тьфу!" Но почему тогда он, обычно такой добродушный, жизнерадостный, говорит так зло. И все же точно, голос принадлежит господину Али, хорасанскому помещику и коммерсанту.

Второй голос... О, как она ненавидела Анко Хамбера. Очень вдруг захотелось Насте-ханум пойти и плюнуть ему прямо в глаза.

Но слов нельзя было разобрать. Собеседники говорили враз, не слушая, перебивая друг друга. Настя-ханум никак не могла понять, о чем идет спор. Али Алескер и Анко Хамбер спорили.

И вдруг опять упомянули про ребенка.

О! Настя-ханум рванулась к дверям. Тяжелые их створки были приоткрыты.

Анко Хамбер доказывал:

- Ребенок сыграл свою роль... Довольно. Пора его убрать. Довольно азиатских наивностей.

- Да буду я вашей жертвой - ах, тьфу, тьфу!.. Ребенок - залог.

- Чепуха!

- К тому же женщина красива! Он - жуир, сибарит. Застрянет здесь, в Мешхеде, не на один день. Все средства удобны, дорогой, а особенно красивая женщина. "Уголок твоей брови - жилище моей души. Даже у шаха нет уголка приятнее".

- Неумело и... постыдно!

В беспорядочный разговор вмешался третий собеседник. Настя-ханум сразу же узнала сипловатый гортанный голос араба Джаббара ибн-Салмана.

Он заговорил, и оба спорщика замолчали.

- Да! Некрасиво поступать так с женщиной... Пакостно... На Востоке не приняты слишком свободные разговоры о женщинах.

- Тьфу-тьфу! Это не мешает нам ценить и... любить женщин, - пискнул Али Алескер.

- Неумно и некрасиво, - повторил убедительно Ибн-Салман.

Он сделал маленькую паузу и продолжал:

- Вы подумали? Ваша жертва - женщина. Постыдно! Гнусность. Уважение к женщине- матери у восточных народов превыше всего. Прекратите!

Снова запищал Али Алескер:

- Ничего не вижу такого. Ребенок - его слабый пунктик. Все приготовлено.

- Укусы свойственны... хорькам. Даму избавьте от ваших... от вашего...

Али Алескер возражал:

- Ребенок - уточка... Знаете, как в Читрале соколов ловят? Сидит на крыше дома беспомощная уточка. Сокол - этакой серой смертью с небес вниз! Цап! А за веревочку сквозь дырку охотник уточку тянет. Сокол думает, что добыча вырывается, и как вцепится и - ах, тьфу-тьфу! - прощается со свободой. На ребенка он пойдет с закрытыми глазами... Слабый пунктик его... ребенок.

Боже! Они говорят о ее ребенке. Настя-ханум не могла думать ни о чем другом, как о своем сыне... Ей казалось, что все говорят и думают об ее Андрейке. Но почему они говорят: "Сыграл роль", "Довольно путаться". Как смеют они даже говорить такое!

Как ужасно стоять вот так у дверей и ловить обрывки непонятных, жутких фраз. Сердце может разорваться... Настя-ханум едва сдержала себя. Рука ее сжимала ручку двери.

Рано... рано...

Все-таки еще мгновение, и Настя-ханум рванула бы на себя дверь.

Но не рванула.

Настя-ханум, затаив дыхание, слушала. Она почти задыхалась и слушала.

Анко Хамбер вспылил:

- Чепуха... Не устраивайте спектаклей. Мы перехватим сокола по дороге. Ребенок не нужен. Дальше он только помешает.

- Тьфу-тьфу! - заплевался Али Алескер. - И ребенка, и эту... как вы ее назвали, дуру пора убрать.

- Все методы хороши, - повторил Анко Хамбер, - не понимаю ваших потуг на благородство, я...

Его перебил писк Али Алескера:

- Прекрасно! В Курейшит Сарае и устроим встречу господину дервишу... Э! Что такое?

...На пороге стояла Настя- ханум. Несмотря на растрепанные волосы, блуждающий взгляд, вспухшее от слез лицо, она была все так же прекрасна, так же обаятельна.

Анко Хамбер и Али Алескер вскочили. Стоявший посреди комнаты Джаббар ибн-Салман поклонился, подошел к ней и в высшей степени вежливо и церемонно проводил ее к креслу. Все выжидательно и напряженно смотрели на молодую женщину.

Настя-ханум дрожала от гнева. Ей хотелось накричать на Анко Хамбера, и она мысленно подбирала самые унизительные выражения.

Но она сдержалась и только сказала:

- Мистер Хамбер, куда вы девали моего ребенка? Сейчас же отведите меня к нему!

В один голос Анко Хамбер и Али Алескер воскликнули:

- К какому ребенку?

Настя-ханум уже не могла сдерживаться больше.

- Лживые, подлые вы люди... Отведите меня к моему сыну. Вы звери... Сын болен... Вы... вы... говорили, что он в Ашхабаде, а сын, оказывается, здесь... Вы... вы...

И она заплакала. Она не могла удержаться, чтобы не заплакать.

- Сын?! - взвизгнул Анко Хамбер. - Как я могу отвести вас к вашему сыну?! Ваш сын в Ашхабаде.

- Но... но вы говорили о ребенке.

Анко Хамбер и Али Алескер переглянулись. Джаббар ибн-Салман спокойно и убедительно заговорил:

- Волноваться, мадам, нет оснований. Разговор совсем не о вашем сыне... и не о вашем муже... Прошу об одном: разрешите мне помочь вам...

Настя-ханум вытерла слезы и сказала:

- Я не поняла. Я подумала, что они говорят об Андрейке. Мистер Анко обещал помочь переправить в Ашхабад... И... не выпускает меня отсюда.

Джаббар ибн-Салман снова склонился в поклоне. Лицо его, сухое, темное, преобразилось. Глаза горели живым интересом.

- Я сделаю все, о чем вы попросите. Разрешите пойти распорядиться.

Он повернулся к Анко Хамберу:

- Сэр, я требую... Я возмущен.

- Это чепуха... Мадам свободна... Я боялся только, что улица... толпа...

Настя-ханум плакала. Все смущенно смотрели на нее. Когда она подняла голову, в комнате никого не было.

Настя вскочила и кинулась к двери, куда все ушли.

Дверь оказалась плотно закрытой. Настя колотила в нее кулаками. Дверь молчала.

"Ах, так..."

Настя-ханум прошла в холл. Швейцар почтительно