окном.

Алиенора села. Из носа у нее текла кровь. Вид красной струйки, вероятно, остудил Жоржа, и он опустил руку. Алиенора поднялась с пола и, пошатываясь, побрела в сад.

Жорж огляделся по сторонам. Жозеф, Тома, Жорж-младший и Люк сидели рядком и взирали на него, точно судьи.

— Продолжайте работать.

Они послушно один за другим склонили головы над коврами.

На Жорже просто лица не было. Я мотнула головой, предлагая выйти на кухню. Мы стояли у очага и смотрели на пламя. Только когда на меня пахнуло жаром, я осознала, до какой степени продрогла.

— Как ты думаешь, кто отец? — спросил Жорж.

Он явно не связал даму на «Зрении» с Алиенорой.

Дай бог и не свяжет.

— Понятия не имею, — солгала я.

— Может, Жак Буйвол? — Было очевидно, что Жорж выдает желаемое за действительное.

— Сам знаешь, это не он.

— Что будем делать, Кристина? Жак теперь точно не возьмет ее в жены. И скорее всего, откажется красить для нас шерсть. А на кровать ушли его деньги.

Мне вспомнилось, как Алиенора дрожала в Саблоне, говоря о Жаке Буйволе. Отчасти я была рада, что ей не придется делить с ним ложе, хотя, разумеется, ничего не сказала вслух.

Прежде чем я нашлась с ответом, на улице раздались быстрые шаги и в кухню влетела Мадлен, а за ней Филипп де ля Тур. «Такой позор, и еще при посторонних», — подумала я и вздохнула.

— Убирайся, — рявкнул Жорж. — Мы заняты.

Филипп не смутился.

— Мне надо с вами переговорить… — произнес он и запнулся, но тут Мадлен пихнула его локтем. — Об Алиеноре.

Жорж смежил веки.

— Значит, сплетни разносим? — напустился он на Мадлен. — Ты бы уж сразу трезвонила про наш срам на всю базарную площадь или приволокла Жака Буйвола — пусть полюбуется, какое безумие здесь творится.

— Глаз у вас, что ли, нет? — огрызнулась Мадлен. — Он ведь ее любит.

У нас просто челюсть отвисла. Может, она имеет в виду Жака Буйвола? Но он мало похож на человека, способного кого-то любить.

— Не перебивай ее, Жорж. Она верно говорит, — подхватил Филипп. Голос его дрожал от страха. — Я пришел не для того, чтобы поиздеваться. Просто… — Он осекся, словно задохнулся от ужаса.

— А зачем? С какой такой радости?

— Я… отец ребенка.

— Ты?

Филипп бросил на меня страдальческий взгляд. И тут меня озарило, и я легонько кивнула в знак одобрения. Мадлен права: Филипп любит Алиенору. Он хочет спасти ее и всех нас.

Филипп набрал полные легкие воздуха и, не отрывая взгляда от моего лица, выдохнул:

— Я отец и прошу руки Алиеноры.

Моя жена — тихоня. И это совсем неплохо: тихони сами не сплетничают и другим повода не дают.

И все-таки лучше она была бы поговорливее.

Она молчала, когда мы венчались, только отвечала священнику. Не говорила ни про будущее дитя, ни про Никола. Ни разу меня не поблагодарила. Как-то я обмолвился, что спас ее и очень тому рад. «Я сама себя спасла», — ответила она и повернулась ко мне спиной.

Пока ковры ткутся, мы не переберемся к моим — это невозможно. Ей надлежит шить по ночам, а не лежать со мной. И хотя она моя венчаная жена, мы еще ни разу не делили ложе и не делали вещей, которым меня обучила шлюха. Алиенора ходила на сносях, и ей не хотелось. «Все в свое время», — думал я.

Когда Жорж с Кристиной отправились к Жаку Буйволу, мне посоветовали спрятаться у соседей. Я отказался — не бегать же от него до скончания дней. Не знаю, как Жак тогда принял новость, что Алиенора будет моей женой, но несколько дней спустя мы случайно столкнулись с ним на рынке. Он приметил меня у лотка, когда я покупал грецкие орехи, и разорался на всю площадь. Мне бы, пока не поздно, сделать ноги, а я стоял как столб и глядел, как он надвигается, точно бык. Надо бы испугаться, но мне почему-то подумалось о кривоватой улыбке Алиеноры. Она редко мне улыбается и уж точно не улыбалась бы этому вонючему хаму. Несмотря ни на что, я доволен, что спас ее.

Он ударил с такой силой, что у меня потемнело в глазах. Я очнулся уже на снегу, первом, выпавшем в эту зиму, вокруг валялись орехи, а надо мной маячило лицо Жака Буйвола. Я взглянул на стрельчатые окна ля Шапель, вырисовывающиеся у него за спиной, и подумал: «Убьет он меня или нет?» Но по существу, он был примитивным созданием с примитивными потребностями. Видимо рассудив, что счеты уже сведены, он наклонился и буркнул:

— Ладно, забирай ее себе. Все равно в слепой мало проку. Я лучше женюсь на двоюродной сестре, от нее больше пользы.

Не было никакой охоты с ним препираться. Да и возможности тоже — от вони я опять провалился в черную яму. Когда сознание вернулось, его уже и след простыл, и какие-то люди отнесли меня на Верхнюю улицу в дом к Жоржу. Алиенора сама промыла мне ссадины, положив мою голову к себе на колени так, что она уперлась в огромный живот. Она отмолчалась, когда я спросил, что стряслось. Только на вопрос, что за растение стоит в воде, проронила: «Вербена». Одно слово, но оно прозвучало как музыка.

После стычки на рынке Жак Буйвол оставил меня в покое, но стал требовать у Жоржа деньги, грозя оставить нас без последней партии синей шерсти. Жорж расплатился этими деньгами за кровать, предназначенную Алиеноре в приданое. Я выручил Жоржа. Это был мой первый хороший поступок в качестве зятя. Дело в том, что моя двоюродная сестра собралась выходить замуж и я уговорил ее родителей перекупить у Жоржа кровать из каштана. Нам с Алиенорой кровать не к спеху.

Эта моя услуга сделала наши отношения с Жоржем чуть менее натянутыми, хотя время от времени я ловил на себе его изучающий взгляд. При этом у Жоржа был такой вид, будто у него в голове не укладывалось, как я ухитрился тайком соблазнить Алиенору и, главное, зачем я так поступил. Раньше он мне доверял, а сейчас не знал, что и думать. Я был его полноправным зятем, но, вместо того чтобы принять в семью, он стал меня сторониться и тяготился моим присутствием.

Жорж-младший частенько подтрунивал надо мной и держался куда менее дружелюбно, чем прежде, хотя мы с ним теперь были братьями. Тома и Люк не упускали случая меня подразнить. Но что с них возьмешь? Главное, они не трогали Алиенору. Никто не докучал ей расспросами.

Только Кристина поддерживала меня и была ко мне очень добра. Она признала меня родственником, и другим приходилось — хочешь не хочешь — с этим считаться. Такое впечатление, что ни одна душа так и не догадалась, что произошло на самом деле, а ведь ключ к разгадке лежал у всех на виду. Ткачи все такие. Быть может, они просто не умеют смотреть на свою работу глазами обычных людей. Они решили, что единорог — это я, а про Никола никто и не вспомнил. Тем проще.

Но если честно, обстоятельства тогда мало располагали к размышлениям. Наступили короткие темные дни. Порой мне казалось, что только отзвонили утренние колокола на ля Шапель и, глядишь, уже звонят вечерние — ну как тут поспеешь? Вдобавок, как назло, ударили морозы. Зимой в ткацких мастерских особенно холодно, потому что окна и двери в них всегда нараспашку, чтобы было больше света, а очагов нет. Искры могут погубить всю работу. Многие мастерские закрываются на время стужи, но Жорж не мог себе этого позволить. Рождественский пост еще даже не начался, а морозы установились, как на