Эсэсовец помахал девушке в витрине рукой, обернулся к приятелю:

— Ты знаешь, Пфуль, кто это? Маргарита-Виктория Равенсбург-Равенау. Настоящая графиня! Да, из этого известного рода… Семью разорили спекулянты, родители умерли, она сирота, и вот, видишь, перебивается. Я ее знаю… И не будь я Гюнтер Валле… — Дальше Гай не расслышал, потому что Гюнтер Валле остальное досказал приятелю на ухо.

Растолкав толпу, эсэсовцы исчезли. Гай все ждал чего-то.

В час дня наступил обеденный перерыв, и девушка ушла из витрины. Хозяин закрывал магазин.

Гай присоединился к Гансу и Альдоне.

— Не знаешь, где найдешь… — сказал он.

— Странная картина, — откликнулся Ганс, — режет глаза.

— Не по клетке птица — ты это имеешь в виду? — спросила Альдона.

— Да.

— Ее зовут Маргарита-Виктория. Из семьи Равенсбург-Равенау. — Гай оглянулся на витрину, словно для того, чтобы еще раз почувствовать все несоответствие звучаний: такое громкое имя, и этот жалкий балаган во имя торговли. — Альдона, ты должна узнать в адресном столе, где она живет. Расспроси у дворничихи, у соседей…

Гансу он велел вернуться к магазину перед закрытием, а потом последить за девушкой — куда пойдет, что будет делать…

Вечером, часов в десять, они собрались в кафе «Ам Цоо». Ганс и Альдона рассказали, что им удалось выведать.

Живет Маргарита-Виктория на Кляйстштрассе, 21. Дом солидный. На двери квартиры медная табличка: «Граф Родерих Равенсбург-Равенау». После работы девушка зашла в дешевую закусочную, съела два бутерброда и выпила чашку кофе, затем прогулялась до кафе «Колумбус», около Ангальтского вокзала, и просидела там час. Потом пешком, через Ноллендорфплац и Виттенбергплац, отправилась домой.

Альдона познакомилась с соседкой Маргариты-Виктории. Этой старушке Альдона помогла собрать рассыпавшиеся яблоки. У нее разорвался пакет. Старушка оказалась в курсе семейных дел всех жильцов дома. У Маргариты был богатый жених, друг ее отца, некий господин фон Вернер. Он платил за старую квартиру графа, помогал девушке, пока она не окончила в прошлом году гимназию. Затем, очевидно, потребовал, чтобы она вышла за него замуж, или какой-то иной компенсации… Но Маргарита ему отказала, и господин фон Вернер перестал платить за квартиру. Теперь она вынуждена переехать к своей бывшей кормилице и няньке, Луизе Шмидт, которая живет с сыном Куртом, молочным братом Маргариты, в Веддинге, по Оливаерштрассе, 101, на втором этаже. Курт слесарь. Квартира у них — одна комната. Муж Луизы погиб под Верденом. Старушка, между прочим, сказала, что Маргарита по дороге с работы домой всегда заходит посидеть в кафе «Колумбус».

На следующий день с утра Гай отправился в контору «Информационного агентства Шиммельпфенг». Рубинштейна он встретил на улице — тот прохаживался по тротуару, заложив руки за спину, перед входом в свою контору. За три месяца, прошедшие после обеда в ресторане «Кемпинский», господин Рубинштейн сильно изменился, и не в лучшую сторону. Небритый, под глазами синие мешочки. Гай не очень этому удивился, потому что уже стал привыкать к быстрым переменам в жизни берлинцев.

— Рад видеть вас, герр Рубинштейн!

Рубинштейн поднял к небу печальные глаза.

— Не спешите радоваться. Я больше не работаю в агентстве.

— Значит, все-таки?..

— Вот именно… Жену и сына арестовали… И как вы думаете, где мой штальгельм?

Стального шлема в петлице у него действительно не было.

— Отобрали?

— Выбросили на помойку.

— Но что вы здесь делаете?

— Подстерегаю бывших заказчиков. Они дают мне возможность подработать.

Гай вынул бумажку, на которой он заранее написал вопросы.

— Это касается частной жизни одной девушки. Можете?

Пока Рубинштейн читал бумажку, Гай приготовил деньги.

— Придется побегать, но это не Раушбергер. — Рубинштейн спрятал деньги в портмоне. — Графиня имела нянек и горничных. Где есть женщины, там нет секретов. Через десять дней я буду ждать вас на этом месте в это же время…

Мимо с тяжелым грохотом кованых сапог прошла рота эсэсовцев. Рубинштейн грустно проводил их глазами.

— Целую жизнь я думал, что деньги могут купить все. И ошибался: деньги не могут купить арийскую кровь. В мире хозяин — кованый сапог, господин Манинг!

— Нет, господин Рубинштейн: в мире хозяин — правда. Но в силу правды надо верить…

Рубинштейн покачал головой:

— А я не верю.

Все эти десять дней Гай готовил знакомство с Маргаритой. Каждый вечер часов около семи он являлся в «Колумбус» и занимал столик слева у окна, второй от входа. За третьим всегда сидела она — это было ее любимое место. Он приносил с собой и читал какой-нибудь из медицинских журналов, чаще английский «Ланцет», — в расчете, что Маргарита обратит на это внимание. Он давно усвоил, что человек, если он сам не медик, как правило, относится к врачу с бессознательным, как бы врожденным доверием. Такое доверие не ограничивается отношениями лечащего доктора и пациента, часто оно простирается за сферы собственно медицины очень далеко.

Будучи по образованию врачом, Гай все же не разделял мнения тех своих коллег, которые лишали физиогномику достоинств точного познавательного метода, и поэтому украдкой, но очень внимательно изучал внешность Маргариты.

Лицо ее всегда было бледным, но эта бледность не вызывала представления о нездоровье. В платье она казалась излишне худой и хрупкой; однако он видел ее там, в витрине магазина, почти раздетую и отлично помнил, что впечатления худобы у него не было. Гибкая — да, изящная — да, но не худая.

По выражению лица можно было предположить, что Маргарита обладает задатками решительного характера и чужда предрассудков. Впрочем, об этом легко догадаться и без изучения ее лица: тот факт, что девушка из столь аристократического семейства не сочла для себя зазорным добывать честный хлеб столь неаристократическим занятием, сам по себе говорил о многом. Не всякая девушка захочет показывать себя из витрины за несчастные две марки в день.

Несколько раз он был свидетелем, как с него пытались завязать знакомство. Она разговаривала с этими назойливыми молодыми людьми очень просто и вежливо, и они отставали быстро, не испытывая при этом никакой обиды, а только сожаление.

Учтя уроки этих неудач, Гай попытался было составить детальный план собственных действий, пробовал прикинуть, как он подойдет к ней, как поклонится, как заговорит. Но вовремя одумался, справедливо сочтя это занятие бесплодным и даже вредным. Тут больше следовало полагаться на вдохновение. С такой девушкой фальшивить нельзя: любой отрепетированный жест может быть замечен, и тогда уж пропало все и навсегда.

Но эти десять дней прошли не в одних только наблюдениях. Однажды он, на правах постоянного соседа по столику, молча поклонился ей, покидая кафе, и она ответила поклоном. На следующий вечер он с нею поздоровался, когда вошел, и она улыбнулась ему, — с тех пор они обязательно здоровались и прощались друг с другом. А один раз, когда она хотела купить вечернюю газету и у газетчика не оказалось сдачи, Гай разменял ей бумажку мелочью. Бумажка пахла духами, какими — он не мог вспомнить, но запах был приятный. Бумажку эту он положил в портмоне в отдельный маленький кармашек — без всяких умыслов, просто захотелось ее сохранить.

Так их отношения потихоньку налаживались, но Гай не хотел ничего предпринимать, пока всезнающий Рубинштейн не вооружит его исчерпывающими данными о жизни и быте семьи графа Равенсбург-Равенау, о ее расцвете и упадке…

И вот наконец Рубинштейн выполнил заказ. Гай буквально наизусть выучил семнадцать страниц