Прошлый раз она рассказывала про атомы кислорода в атмосфере, что окрашивают небо в голубой цвет. «Если бы не атмосфера, — тараторила тогда Азиза, — небо было бы все черное, а солнце было бы еще одной большой звездой, горящей во мраке».

— Азиза сегодня пойдет с нами домой? — интересуется Залмай.

— Не сегодня, — устало говорит Лейла. — Потерпи еще немного.

Залмай направляется к качелям — походка совсем как у отца, вперевалочку, носками внутрь, — пихает пустое сиденье, шлепается на бетон и выдергивает из трещины травинки.

— Вода испаряется из листьев — представляешь, мама? — совсем как из мокрого белья, сохнущего на веревке. А дерево высасывает воду из почвы, и она идет через корни, через ствол, через ветки — к листьям. Это называется испарение.

Интересно, что талибы сделают с Кэкой Заманом, если его тайные уроки откроются, думает Лейла.

При ней Азиза, что называется, трещала без умолку, голосок ее звенел, руки ходили ходуном. Какая-то она стала дерганая, словно бы и не она совсем. И этот ее новый смех... деланный какой-то, подобострастный.

Были и еще перемены. Под ногтями у Азизы завелась грязь — и девочка, чтобы мать не заметила, стала прятать руки под себя. Когда рядом кто-нибудь принимался плакать или в поле зрения появлялся маленький приютский ребенок с голым задом и масленой от грязи головой, Азиза отводила в сторону глаза и громко заговаривала — все равно о чем. Прямо как хозяйка, старающаяся отвлечь внимание гостей от непорядка в доме и замурзан-ных детей.

Ответы на все вопросы были расплывчатые, но веселые.

У меня все хорошо, Хала. Не волнуйся за меня.

А другие дети тебя не обижают?

Нет, мама. Они хорошие.

Ты хорошо ешь? Нормально спишь?

Ем. Сплю. Вчера мы ели баранину. Нет, кажется, на прошлой неделе.

Когда Азиза принималась изъясняться в такой уклончивой манере, она здорово напоминала Лейле Мариам.

И еще Азиза стала заикаться. Первая обратила внимание Мариам. Заикание было легкое, но отчетливое, особенно на словах, начинающихся с «т».

Лейла кинулась к Заману.

Директор нахмурился и сказал: наверное, она всегда такая была.

Они уходят из приюта и берут с собой Азизу. Ее отпустили на побывку. Рашид поджидает их на остановке. При виде отца Залмай издает вопль и весь извивается у Лейлы на руках. Азиза приветствует Рашида куда более сдержанно.

— Поторопитесь, — ворчит Рашид, — мне через два часа на работу.

Его только что взяли в «Интерконтиненталь» швейцаром. С двенадцати до восьми, шесть дней в неделю Рашид распахивает двери в машинах, подносит багаж, затирает шваброй грязные следы. Бывает, в конце рабочего дня повар ресторана разрешает Рашиду забрать с собой кое-какие остатки — только молчок насчет этого! — холодные фрикадельки, засохшие крылышки цыплят, слипшийся комкастый рис. Рашид заверил Лейлу, что, как только они поднакопят денег, Азиза вернется домой.

На Рашиде форма швейцара — темно-красный костюм из синтетики, белая рубашка, галстук на резинке; из-под фуражки с козырьком выбиваются седые волосы. В непривычном наряде у Рашида на удивление благостный, незлобивый вид. Такой и мухи не обидит. Ну просто тихий, кроткий человек, который безропотно сносит удары судьбы.

Они садятся на автобус, едут в град Титаник, ходят по базару, раскинувшемуся в высохшем русле реки. На ферме моста болтается повешенный: босой, с отрезанными ушами, со свернутой набок шеей. Базар заполняет толпа: торговцы, менялы, продавцы сигарет, женщины в бурках суют всем под нос фальшивые рецепты на антибиотики и вымаливают подаяние, жующие насвар[53] талибы с хлыстами в руках высматривают в толпе, кто не так засмеялся, раскрыл лицо или еще как-то нарушил порядок...

В ларьке с игрушками Залмай хватает резиновый мячик в желто-синих разводах.

— И ты себе что-нибудь выбери, — благосклонно предлагает Рашид Азизе.

У той разбегаются глаза.

— Живее, через час мне надо быть на службе.

Азиза останавливает свой выбор на забавной игрушке, вроде крошечного автомата по продаже жевательной резинки. Сунешь в щель монетку, выкатится шарик жвачки, потом откроется крышечка снизу — и монетка опять у тебя в руках.

Узнав цену, Рашид высоко поднимает брови. Следует яростный торг.

Мячик остается у Залмая.

Рашид сердит.

— Ну-ка, положи на место, — говорит он Азизе таким тоном, будто она в чем-то перед ним провинилась. — Слишком дорого.

По пути в приют Азиза мрачнеет на глазах, уже не размахивает руками, не щебечет птичкой. Так происходит всякий раз перед расставанием. Теперь Лейла изображает оживление, нервно смеется, старается говорить о веселом. А когда ей не хватает слов, вступает Мариам.

Настает минута прощания. Рашид садится в автобус и уезжает на работу. Азиза машет рукой и понуро бредет вдоль стены приюта. У Лейлы из головы не идет дочкино заикание. Что она там говорила про