служебным помещениям, болтая с коллегами. Но и чиновники более высоких рангов избегали, кроме как в случаях совсем уж крайней необходимости, но собственной воле обсуждать что- либо с Геттелем.

И нет ничего удивительного в том, что скромная делопроизводительница из фольксдойче Валентина Довгер старалась держаться подальше от малоприятного майора. До поры до времени ей ото удавалось. И все же однажды майор напросился проводить ее до дому. Девушке ничего не оставалось, как согласиться, она резонно полагала, что не стоит высказывать свою неприязнь почти незнакомому офицеру, который, как было нетрудно догадаться, мог причинить ей серьезные неприятности.

С попытками ухаживания со стороны чиновников рейхскомиссариата Валя сталкивалась достаточно часто и научилась тактично, но решительно пресекать их. Но этот майор – совсем другое дело. Поначалу Геттель был достаточно тривиален. Преподнес несколько дежурных армейских комплиментов, потом с грустью в голосе признался в одиночестве. Валя уже знала, что после таких вступлений, как правило, следует предложение провести вечер в ресторане, приготовилась было ответить, что ходит куда-либо очень редко и только в сопровождении жениха, как поняла, что ее спутника интересует вовсе не она сама, а именно ее жених.

Внутренне насторожившись, Валя с самым беспечным видом пересказала давно и основательно разработанную легенду своего знакомства с женихом.

Не будь у Геттеля молчаливо признанной всеми репутации соглядатая, его расспросы вполне могли сойти за чрезмерное любопытство, и только. Но что скрывается за этими вопросами? Немаловажное значение имело и то, кому докладывает Геттель. Одно дело, если он осведомляет обо всем, что знает, кого-либо из высших чиновников РКУ, другое дело – абвер, и уж совсем другое, если гестапо или СД.

В любом случае, понимала Валя, нужно немедленно предупредить Кузнецова.

Геттель слушал Валину болтовню как бы между прочим, поддерживая видимость светской беседы, но девушка чувствовала, что на самом деле он запоминает, взвешивает и сопоставляет с чем-то каждое ее слово.

Когда они подошли к дому, где жила Валентина, девушка облегченно вздохнула, хотя и была уверена, что возможная беда еще не миновала, что это провожание лишь начало чего- то значительного и, без сомнения, опасного. Церемонно попрощавшись, майор выразил надежду, что фрейлейн Валентина при случае познакомит его с обер-лейтенантом Зибертом. Валя обещала.

В тот же вечер девушка передала Николаю Ивановичу содержание тревожного разговора. А на следующее утро, проверив, нет ли за ним слежки, Кузнецов поспешил в отряд.

Командованию было над чем задуматься. С одной стороны, ничто, кроме расспросов Геттеля, не давало основания полагать, что Зиберт выслежен и разоблачен. Иначе не гулять бы ему по улицам Ровно, а сидеть на Почтовой, 26, где размещалось гестапо.

Однако, к сожалению, имела право на существование и иная версия. Гитлеровская контрразведка могла «зацепить» обер-лейтенанта, заподозрив, что он не то лицо, за которое выдает себя, но, не располагая пока серьезными доказательствами, что перед ними действительно советский разведчик, выжидать.

Наконец, была и третья, пожалуй, самая правдоподобная версия, что Мартин Геттель вел непонятную игру самостоятельно, до поры до времени никого в нее не посвящая.

Тщательно взвесив все «за» и «против», командование склонилось в пользу именно этой версии и рекомендовало Кузнецову пойти на встречу с Геттелем, не теряя, разумеется, благоразумия.

В отряде понимали, что гарантировать благополучный исход контакта Николая Ивановича с майором нельзя, и потому предусмотрели определенные меры безопасности. В случае если бы события стали складываться явно угрожающе, Кузнецову следовало под надежным прикрытием немедленно вернуться в отряд.

И вот именно в один из этих тревожных дней фон Ортель и сделал шаг, который в условиях фашистской Германии, где соглядатайство и доносительство были нормой поведения не только негодяев, но и всех лиц, считавших себя людьми благоразумными и к тому же патриотами, должен был быть расценен Зибертом как высшее проявление дружбы и доверия.

– Я хочу дать вам добрый совет, Пауль, – сказал штурмбаннфюрер, когда они остались как-то наедине, – вернее, не вам, а вашей невесте. Последнее время ей оказывает всяческое внимание майор Геттель…

Зиберт оскорбленно выпрямился:

– Ревновать фрейлейн Валентину, мою невесту, к майору…

– Успокойтесь, Пауль. При чем здесь ревность? Речь идет совсем о другом… Мы с вами друзья, именно поэтому рекомендую фрейлейн Валентине держаться подальше от Геттеля. Вовсе не потому, что он донжуан, не знающий поражений. Просто я встречал этого парня на Принц-Альбрехтштрассе…

Более откровенно фон Ортель, конечно, высказаться не мог. Да этого и не требовалось. Не только Германия, но и вся оккупированная фашистами Европа содрогалась при одном упоминании этого адреса. На Принц-Альбрехтштрассе, 8 в Берлине размещался так называемый «Дом Гиммлера» – главное управление гестапо и СД. Значит, Геттель гестаповец!

Теперь уже можно было не сомневаться, что, раз Геттель завел разговор о Зиберте с Валей Довгер, он непременно попытается прощупать и других его знакомых. Так и случилось. Через несколько дней «рыжий майор» вызвал к себе Лидию Лисовскую, у которой Зиберт формально снимал комнату.

Разговор с нею был сухим и официальным. С самого начала Геттель предупредил Лисовскую о сугубо конфиденциальном характере их встречи и о тех неприятных последствиях, которые будут иметь место, если она разгласит содержание их беседы. А затем потребовал сообщить ему все, что ей, или Майе известно об их жильце.