Говоря это, он косился на нее, словно был не вполне уверен, известно ли ей, что он имеет в виду. Она же со своей стороны, никак не осмеливалась задать вопрос потому что в конце концов была наделена известным даром предвидения, только этот ее дар то ли от невнимания к нему, то ли от редкого им пользования, а может, по какой другой причине совсем зачах, во всяком случае, не предуведомлял ее о предстоящих событиях, если не считать каких-то смутных догадок, сколько ни пыталась она к нему взывать с помощью сосредоточенных размышлений.
Это время могло бы стать для Амариллис Лугоцвет временем отдохновения и покоя, о котором она, в глубине души, мечтала уже давно, но внутреннее беспокойство все росло и росло в ней, и она сама чувствовала, как ее бросает из одной крайности в другую.
Она вспоминала свои давно минувшие любовные связи, и сердце ее начинало биться, словно она переживала их еще сейчас. Вместе с тем она вспомнила и давно забытые ею обязанности, от которых чувствовала себя освобожденной в течение тех долгих лет, что прожила в этой местности. И только пропажа амариллия заронила в нее подозрение, что, может быть, кто-то другой втайне исполняет эти обязанности вместо нее.
В ней снова проснулось чутье, указывающее ей, где и в каких домах лежат при смерти люди. Иногда по ночам она бродила возле этих домов, и на ум ей приходили слова, которые надо произносить шепотом, и знаки, облегчающие предсмертные страдания,— теперь она вспомнила, для чего ей, по сути дела, надобен амариллий.
К счастью, в начале лета она запасла достаточное количество нарциссовых коробочек и должным образом их хранила, так что могла приступить к изготовлению новой порция амариллия, не дожидаясь очередного цветения нарциссов.
Дело это требовало сложной предварительной подготовки, потому что, кроме основной субстанции, необходимо было множество трав, минералов и прочих добавок — все это она собирала, часами рыская по заветным местам в лесу и на крутых горных склонах, вплоть до верхней границы леса. И хотя вначале она испытывала трудности и вынуждена была напрягать память, чтобы вспомнить некоторые составные части, позже ноги вдруг сами повели ее по нужным дорогам, заставляли карабкаться по тропам до тех пор, пока она с какой-то сомнамбулической уверенностью не останавливалась перед определенным растением, или ухитрялась чудом не раздавать какой-нибудь редкий, гриб, или случайно не подбивала ногой камень, на нижней стороне которого как раз и оказывался тот порошкообразный нарост, две крупинки которого были необходимы для придания зелью известного свойства.
Рвала она и дикий лук-резанец, из которого браконьеры иногда варили себе суп, приводивший их в состояние добродушно-веселого опьянения. Ей случалось есть этот суп во время странствий по горам, которые она много лет подряд совершала в компании альпинистов-любителей— столичных дворян и местных жителей, и он показался ей очень вкусным и полезным. Что же касается амариллия, то после нескольких недель настойчивых поисков она собрала все необходимое и могла приступить к его изготовлению — начинать толочь и смешивать, варить и выпаривать. И хотя она все как будто бы делала правильно, она тем не менее настолько отвыкла от этого древнейшего своего занятия, вмененного ей в обязанность, что, пока варила зелье и произносила над ним заклинания, иногда сама чуть не лишалась чувств. И вот ей пришлось снова учиться сложным мерам предосторожности, необходимым для собственной ее безопасности, меж тем как новый Макс-Фердинанд уже не раз, закатив глаза, валялся под кухонным столом и то спал мертвым сном, то впадал в полное бесчувствие, так что самой Амариллис Лугоцвет только с большим трудом удавалось вернуть его к жизни. Но Макса-Фердинанда,— а это был тот самый хилый щенок из осеннего помета,—беда ничему не научила. Всякий раз ему каким-то образом удавалось проникнуть в тайную кладовую феи, и после того, как подобные случаи стали повторяться, у Амариллис Лугоцвет зародились определенные опасения, и в конце концов они свелись к догадке, что Макс-Фердинанд стал наркоманом, и она с ужасом дума-м о том, какое будущее ждет его и ее, если эта догадка подтвердится.
Лишь когда амариллий был готов, для начала в жидком виде, Амариллис Лугоцвет на какое-то время почувствовала облегчение, Правда, процесс был не совсем завершен, полученной жидкости надо было еще дать испариться и настояться до тех пор, пока она не станет пригодна к употреблению, но этому она сама уже мало могла способствовать, а посему, пользуясь ослепительно ясной погодой, продолжала бродить по лесам, собирая теперь только то, что попадалось ей на глаза, что природа кидала ей под ноги. Нагруженная зачастую диковиннейшими растениями, назначение и польза которых не могли быть ясны или хоть мало-мальски понятны непосвященным, она спускалась к своему маленькому домику и с помощью всяких тайных хитростей сумела так его расширить, что без труда разместила в нем все свои сокровища для просушки. И вот из ее дома понеслись такие запахи и ароматы, что даже местные жители, обычно не обращавшие на это внимания, ненадолго перед ним останавливались и тянули носом воздух, принюхиваясь. Однако и во время этой всецело захватившей ее деятельности ее не покидало какое-то беспокойство.
Однажды утром,— она только-только проснулась,— ее вдруг охватило такое чувство, будто ее где-то кто-то ждет. Чувство вначале смутное, и она несколько раз ловила себя на том, что все утро выглядывала, нет ли каких писем или депеш, обшаривала глазами небо и деревья в поисках птиц, могущих подать ей знак, или каких-нибудь других недвусмысленных знамении.
Когда же вскоре после полудня это чувство в ней окрепло, хотя никаких точных данных у нее по- прежнему не было, она взяла обычные свои принадлежности для сбора растений в отправилась в сторону известного ей альпийского луга, до которого было всего несколько часов пути и который славился обилием ягод и трав.
Привычная к ходьбе, она бодро шагала вперед, предпочтя усыпанной гравием большой дороге луговую тропинку вдоль ручья, и, воодушевленная ритмом собственных шагов, поняла, что идет в верном направлении, то есть именно в том, которое ей определено, И вот когда она уже довольно долгое время провела в пути, ее вдруг стало тянуть в сторону от тропинки, вверх по лесистому склону, и она без колебании уступила этому влечению.
Все непроходимей становилась чаща, сквозь которую она уже не шла, а карабкалась, и чем дальше, тем более плотной, непроглядной сетью сплетались деревья над обломками скал, которые встречались теперь на каждом шагу, заставляя тропу делать развилки или виться полукружьями. И временами ей казалось, будто она слышит не только крики птиц и шум ручья, но в человеческий голос, отдаленный и тихий, но уже явственно доносившийся до ее ушей.
Стон приглушенный и моментами переходящий в жалобный плач, сказал ей, что она почти у цели.
И действительно, на участке леса, на котором совсем недавно валили деревья, — всюду одуряюще пахло свежей смолой и был раскидан обрубленный лапник, еще не сложенный в кучи, — Амариллис Лугоцвет, недолго побродив, нашла место, где она была нужна, где ее ждали.
Она знала этого человека и сразу узнала его, хотя ей было видно только его запрокинутое лицо внизу, на густой поросли мха, среди разбросанного вокруг хвороста. Но и черты этого когда-то знакомого ей лица были уже так искажены страданием и такое необратимое совершалось в нем превращение, что даже
