— Так как? — уточнил он.

— Жара такая, что хочется делать глупости.

— Вот это правильно. А то потом не будет поводов отступить от своих принципов.

— Можно Лена, но только на сегодняшний вечер.

— Можно Андрей. Навсегда.

«Андрей навсегда». Я рассмеялась, достала из сумки зеркальце и осталась вполне довольна своим отражением.

Зачем я сдалась?

Наверное, оттого, что Говоров и не думал обрывать мой телефон. Или потому, что он не догадался накормить меня мороженым в расплавленном городе.

В роскошном «БМВ» я почувствовала, что взятка все-таки состоялась — так прохладно, так мягко и комфортно было в салоне.

— Как вы относитесь к музыке? — Андрей нажал какую-то кнопку на руле, и экран в центре панели засветился веселыми огоньками.

— Плохо.

— Я тоже. Поэтому слушаю Шнитке.

Изысканный хаос звуков заполнил салон. Захотелось сжать виски и усилием воли вырваться из дежавю…

Все это уже было.

Шикарная машина, красивый профиль, аромат дорогого парфюма и Шнитке, терзающий душу таинственными и бессмысленными аккордами. Все оказалось в такой степени точной калькой фрагментов моего неудачного романа с Кириллом, что я еле сдержалась, чтобы не выскочить из «БМВ».

Я знаю, как красивый профиль становится равнодушным, холодным и злым.

Я знаю, что к мужскому парфюму со временем примешиваются женские ароматы, с головой выдавая хозяина в том, что я ему надоела.

Я знаю, как Шнитке из изысканного и утонченного превращается в тошнотворный набор раздражающих звуков.

Я давно запретила себе рефлексировать по поводу некрасивого краха своего романа с Кириллом, но абсолютное совпадение обстоятельств испортило настроение и заставило меня напряженно и с недоверием относиться к Троицкому.

Уличное кафе, куда мы приехали, оказалось переполненным, но Андрей куда-то сходил, с кем-то договорился, и двое парней в униформе принесли под тент дополнительный столик.

Это опять походило на взятку, но мне вдруг стало наплевать.

Троицкий был галантен знакомой галантностью Кирилла и говорил похожие комплименты. Как будто такого рода людей штампуют в одном инкубаторе…

А с другой стороны, если подключить здравый смысл — это все мои комплексы, и Андрей Иванович в них не виноват. Троицкий меня не любил, не предавал, не унижал равнодушием после того, как я с риском потерять работу уладила его криминальные делишки, как было с Кириллом.

Андрей Иванович просто пригласил меня в кафе. Я могла и не согласиться, шансов у Троицкого было один из ста. Он огорошил меня своей решительностью, веселой перепалкой и забавной находчивостью. Поэтому я здесь. И это меня ни к чему не обязывает.

Принесли мороженое в креманках — большие вулканы крем-брюле, посыпанного миндальной стружкой, — и два бокала безалкогольного мохито.

Только, как я ни убеждала себя в непричастности Троицкого к своей личной трагедии, мороженое показалось безвкусным, а мохито неприятно горчил. Лучше бы я окрошку сейчас готовила. Пусть к полуночи бы закончила и наелась на ночь, зато не вспоминала бы Кирилла.

— Знаете, о чем я жалею? — спросил Троицкий.

— Знаю. О том, что я веду ваше дело и любой флирт неуместен.

— Точно, — его ни капельки не смутила прямота моего ответа. — Значит, вы тоже об этом жалеете.

— Думаете, вы так уж неотразимы?

— А еще умен и порядочен.

— Знаю, проходила.

— Но не со мной.

— Радуйтесь. Мой опыт оказался печальным.

Он внимательно посмотрел на меня и не стал острить на эту скользкую тему. Я даже почувствовала благодарность, но тут же осадила себя — с благодарностью нужно быть особенно осторожной. Это чувство может привести к непредсказуемым осложнениям как в личной жизни, так и в работе.

— А если я уволюсь из банка, вы примете мое приглашение на ужин?

— Не уволитесь.

— Да, теперь я понимаю, почему вы судья.

— Почему?

— Вам невозможно врать.

— Это комплимент?

— Наверное, да. Но такой я делаю впервые.

— Мне нравится, что вы говорите правду. Я тоже такого комплимента никому не делала.

— Значит, квиты. Жаль, я привык лидировать в комплиментах.

— Скажите, Андрей… — Я на минуту задумалась, так как представилась блестящая возможность повернуть разговор в русло, которое меня волновало. — Только правду, раз уж начали… По чесноку, как говорит моя дочка. Вы, не как представитель банка, а по-человечески, действительно считаете, что Малышев должен платить эти безумные проценты?

Троицкий поскучнел, потарабанил пальцами по столу и сказал с ноткой официальности:

— Да, считаю.

— И нет ни малейшей несправедливости в том, что условия договора в чем-то напоминают бандитский счетчик?

— Лен, — засмеялся он, — если бы не этот «счетчик», нам вообще никто ничего бы не вернул! Проценты — хоть какая-то гарантия наказания за неплатежи. Хоть какой-то кнут! Иначе… — Он широко развел руки, видимо обозначая этим красноречивым жестом крах всех банков.

— Но ведь в данном конкретном случае можно его понять…

— Нельзя. Вот вы же не берете кредит!

— Как раз подумываю взять ипотеку. В вашем же, между прочим, банке!

— Ого, тогда милости просим! — Андрей, привстав, поцеловал мне руку. — С одной стороны… А с другой, я советовал бы иметь крупный первоначальный взнос. Тогда переплата будет не так высока.

— Вот именно, — пробормотала я. — Крупный первоначальный взнос… А еще я должна точно знать, что не заболею, не потеряю работу, не усыновлю пару детишек или не рожу их. Всех рисков не просчитать.

— Можно, я вам отвечу?

— Нужно.

Троицкий куда-то ушел и вернулся с огромным букетом бордовых роз.

— Я хотел сказать, что в вашем случае нет никаких рисков.

— Я поняла.

— Будет большой наглостью довезти вас до дома?

— Будет большой глупостью, если я с этим букетом спущусь в метро.

Он ослепительно улыбнулся и подал мне руку.

Шнитке сменили на Моцарта.

Можно было и на Шопена, но я попросила Моцарта.

— Я тоже люблю попсу, — одобрил мой выбор Троицкий.

— Я бы не рискнула назвать это попсой.

Мы поговорили немного о музыке, о литературе, о последних кинопремьерах. От одурманивающего