— Кто вы?

— Тот, кто очень хорошо знает, что такое быть в бегах, — сказал Том. — Тот, кто знает, как надо улепетывать, чтобы остаться в живых.

Аллегра тяжело вздохнула, и они, взявшись за руки, спрыгнули вниз.

На прошлой неделе был снегопад. Заснеженные дома и деревья радовали глаз, но на улицах эта красота уже превратилась в грязную, хлюпающую кашу под ногами.

В горнолыжном катании Фолкс не видел смысла. Никогда не понимал он этой прелести — обуться в жесткие ботинки, которые в другие века с удовольствием бы использовала испанская инквизиция, и, встав на две узкие дощечки, броситься сломя голову с кручи с тем лишь, чтобы внизу, отстояв очередь и заплатив, получить возможность повторить это удовольствие. И так много раз.

Оторвавшись от мобильника, он проводил жалостливым взглядом кучку туристов, шумно ковылявших по скользкой дорожке в неудобных ботинках, с лыжами, закинутыми на плечи. Ну вот, хотели светской жизни — получите.

За свою долгую жизнь он хорошо усвоил одно: человеческая изобретательность не знает пределов, когда речь заходит о том, как можно неразумно потратить деньги. И чем богаче люди, тем неразумнее и изобретательнее они становятся. И все это ради статуса. Ради того, чтобы попы-житься перед другими. Но вот это горнолыжное катание было, на его взгляд, почти равнозначно безумию.

Шале «Седьмое небо» приютилось высоко в горах над поселком, на западном склоне, откуда открывался великолепный вид на долину. Это старомодное название казалось несколько неуместным, если учесть, что почти всех здешних отдыхающих ждал куда более «теплый» прием, когда подоспеет их время. Может, потому они и выбрали это местечко — хотели дожить последние земные денечки в прохладе, прежде чем отправиться на вечное поджаривание в ад.

Серебристый «бентли-континенталь» Фолкса остановился, и Логан выскочил, чтобы открыть перед хозяином дверцу. Бывший десантник, родом с окраин Глазго, Логан дважды бывал в Афганистане, прежде чем понял, что может зарабатывать гораздо больше в качестве частного телохранителя, чем бесконечно подставляться под пули и снаряды за родину и королеву. Ходил он в костюме и галстуке, оставшемся на память от полковой формы. Белобрысые соломенные волосы, широкое круглое лицо, крючковатый нос, мочка на одном ухе отстрелена. Челюсти его были вечно стиснуты, словно он жевал камни.

В переговорнике отозвался женский голос.

— Мне нужно увидеться с Авнером Кляйном, — сказал Фолкс по-французски.

Дверь запищала, открылась, ион вошел. К нему тут же подскочила сурового вида темноволосая медсестра в белом халате и холодно сообщила:

— У нас посещения только с девяти.

— Знаю, но я только что прилетел из Лос-Анджелеса, — виновато объяснил Фолкс. — А к полудню мне надо быть в Женеве. Вот и решил попробовать — вдруг пропустите…

— Понимаю. — Медсестра заметно смягчилась и даже дотронулась до его рукава. — В таком случае не будем терять время. Думаю, вы увидите его. В последнее время он что-то плохо спит. Идемте за мной.

Она повела его по лестнице и по длинному коридору, такому темному, что Фолкс вынужден был через каждые три шага нащупывать себе дорогу зонтиком. Остановившись у самой последней двери, медсестра осторожно постучала. Из-за двери донесся какой-то жалкий звук, который Фолкс никогда бы не принял за человеческий голос, но для медсестры это означало разрешение войти.

— Миссис Кэрролл завтракает на террасе. Я скажу ей, что вы здесь! — на ходу крикнула ему медсестра, уже удаляясь по коридору.

Занавески были немного раздвинуты, и благодаря узкой полоске света из окна в комнате было хоть что-то видно. Фолкс разглядел бескровные руки и лицо лежавшего на постели человека.

— Авнер? — позвал Фолкс, силясь привыкнуть глазами к полумраку этого склепа.

— Эрл, это ты? — отозвался с постели тоненький, безжизненный голосок.

— Ну как ты тут, дружище? — Фолкс приблизился к постели, изобразив на лице подобие утешительной улыбки.

Кляйн походил на живой труп — впалые щеки, глубоко запавшие глаза, волос нет, кожа дряблая, морщинистая. Проводочки и трубочки от всевозможных аппаратов уходили куда-то под белую простыню, которой было укрыто тело. На мониторах мигали строчки из цифр, букв и значков. И капельница была. Ее трубочка тянулась в область паха; багрово-синюшные пятна, сплошь покрывавшие иссушенную руку Кляйна, говорили о том, что на его теле других доступных вен уже не нашлось.

— Вот, умираю, — пролепетал Кляйн, болезненно морщась даже от необходимости моргать.

— Перестань, не говори чепухи, — попытался подбодрить его Фолкс. — К «Тройной короне» ты у нас ого-го как на ноги поднимешься! Я знаешь какого жеребчика присмотрел на дерби в этом году! Стопроцентный победитель!

Кляйн слабенько кивнул, но по его пустой улыбке было ясно, что оба они понимают — это не так.

— Спасибо, что навестил, — пропищал Кляйн. — Я же знаю, как ты занят.

Он кивнул на питье, стоявшее на столике у изголовья, и Фолкс подал ему его, стараясь не морщиться от отвращения, когда пересохшие, потрескавшиеся губы Кляйна стали жадно втягивать жидкость, а та вытекала из уголков рта и струйками стекала по подбородку.

— Для старого друга всегда найду время. — Фолкс помолчал и прибавил: — И еще я хочу показать тебе кое-что.

— Вот как?

Но в голосе Кляйна слышалось не любопытство, а скорее безысходная грусть.

— Я знал, что ты не захочешь упустить такой шанс, — оживился Фолкс и, открыв бумажник, достал из него маленькую фотографию, сделанную «Полароидом». — Вот посмотри-ка…

Кляйн приподнялся на постели, но тут же рухнул обратно на подушку, зайдясь в приступе жуткого кашля.

— Верити Брюс хочет заполучить это, — продолжал Фолкс, не дожидаясь, когда тот прокашляется, и любуясь снимком. — Я уже подготовил все бумаги тебе на подпись. Осталось только санкционировать платеж и…

Фолкс прервался на полуслове, когда в палату влетела разъяренная Дина Кэрролл, вторая жена Кляйна. Ее браслеты и сережки звенели, словно погребальный колокол.

— Какого черта ты здесь делаешь?! — заорала она, сверкая темными, как жареные кофейные зерна, глазами и встряхивая волнистой крашено-платиновой шевелюрой, обрамлявшей ее замшевое личико.

— Навещаю старого друга. — Фолкс пожал плечами. — Вернее, старых друзей, — поправился он, учтиво кивнув ей.

— Ты не друг! — злобно прошипела она, выхватив фотографию и размахивая ею у него перед носом. — Друзья не норовят запустить свои хищные когти в умирающего человека! — Она швырнула фотографию на пол. — Меня тошнит от тебя, Эрл!

— Между прочим, эти хищные когти сделали коллекцию Кляйна — Кэрролл одной из самых внушительных в мире, — язвительно напомнил Фолкс, опускаясь на колени, чтобы поднять фотографию. — И теперь, будучи пожертвована в дар Метрополитен-музею, она станет вечным памятником вашей щедрости и изысканного вкуса. — Последние слова он буквально выплюнул, как будто откусил перед этим кусок мыла.

— Ой, вот не надо! Мы оба прекрасно знаем, что это за коллекция и откуда у нее ноги растут, — сказала Кэрролл, усмехнувшись. — Если она чему и памятник, так это твоей алчности.

— Будь осторожнее в словах, Дина, — холодно сказал Фолкс, продолжая улыбаться. — За долгие годы