страдания Свет, и лёгкое касание его бритой головы бережными, исцеляющими Руками.

       Опять Котов Евгений, заключённый, „зек“, „пахан“, вершил суд над слабыми, снисходил к подобострастию других, жировал от чужих „щедрот“.

       И опять залетел „по мелкому делу“ в карцер. На этот раз его злейший враг из начальников зло ухмыльнулся в дверной глазок:

       – Сдохнешь здесь!

       „Параша“ прогнила, и нечистоты сочились по полу, растекались к ногам зловонной лужей. Дышать было нечем. Евгений бросился к двери и стал колотить по ней своими здоровыми кулачищами:

       – Не имеете права! Я буду жаловаться.

       –  Сдохнешь здесь.

       Удаляющиеся шаги. До завтра сюда никто не придет, он хорошо знал распорядок.

       Заключённый Котов прислонился к стене, теперь .уже ничего не сделаешь, только Господь Бог может помочь. И как кольнуло – Господь Бог... Свет, ласковые Руки – он вспомнил всё очень отчётливо. И он позволил себе дерзость. Он стал торговаться с Господом, выставлять Ему свои условия. О, как безобразно было то первое обращение к Господу, каким жгучим стыдом до сих пор отзывается в сердце.

       –  И я стал просить. Если Ты есть, помоги! И я поверю в Тебя. Ты приходил ко мне? А, может, это был не Ты? Может, глюки пошли, может, крыша у меня поехала. А если Ты есть, что стоит Тебе помочь издыхающему у вонючей „параши“ зеку? Ты ведь всё можешь... Вот и помоги. В соседнем карцере у меня дружок сидит, Витёк, вот и сделай так, чтобы я попал к нему...

       Он присел на корточки, прислонился к стене и задремал. Только вдруг услышал шаги. Не должно быть, уже вечер. По голосу узнал высокое начальство, и другой голос – подобострастный, того самого, заклятого врага.

       –  Кто у нас здесь? – спросил начальник.

       –  Котов.

       И вдруг: нет-нет, он не ослышался:

       – Товарищ майор, может, переведём его отсюда, там „параша“ течёт, может переведём?

       – Ничего, пусть в этой посидит.

       Шаги удалились. Он опять задремал и опять проснулся от лязга двери. Что случилось? Лагерная дисциплина категорически запрещает открывать камеры ночью. За это можно жестоко поплатиться. Что случилось?

       – Давай собирайся, и быстро в соседний карцер, – на пороге стоял его давний обидчик. – И поторапливайся, некогда мне тут с тобой.

       Он шёл по коридору и шептал только одно слово: „Господи!“

       –  Ты как попал сюда? – бросился ему навстречу Витёк. – Я ничего не понимаю.

       –  Чудом, Витёк, чудом...

       Торг удался. Господь внял его, нет, не просьбе, требованию и даровал ему соседний карцер как избавление, даровал через великое чудо умягчения злого сердца заклятого врага. Как? Почему этот человек, презрев опасность, нарушил тюремный режим, почему приговор „сдохнешь здесь“ сменил на полную амнистию „собирайся живо“. Но тюремные будни заслонили и это чудесное событие. Вспоминал? Да. Но вспоминал с улыбкой, приговаривая: „Ну надо же...“

       И ещё было. Было много серьезных 'поручений' Господу, и Он, Господь, 'справлялся'. Один раз накурился в камере, а делать это категорически запрещено, за это не просто журят, за это бьют. И – проверка. Евгений заметался, стал разгонять по камере густой табачный дым, бесполезно. И опять обратил очи к кусочку неба за решётчатым окном: „Помоги! Помоги, Господи!“ Он уже научился просить именно так, со вздохом, с полным упованием – помоги... Лязгнул замок уже в соседней камере, сейчас придут к нему. А его... пропускают. Идут в следующую.

      – Нет, нет, это не было случайностью. Обычно проверяют все камеры. Теперь я только могу удивляться и трепетать перед великой Божьей милостью. Ведь я же требовал, я испытывал