часа утра на своем велосипеде и работал полуголый в трех метрах от огромной печи, в которой плавился металл. Он возвращался в полдень, мылся, ел, полчаса спал, а затем шел на свое поле. А когда нужно было выходить в поле утром, до жары, он менялся с напарником и шел на завод после обеда. В 1952 году, мне тогда было двадцать, мы немного встали на ноги и он бросил завод. Но ожоги у него остались. Он возвращался с поля весь красный, из рук у него сочилась кровь. Но страдал он молча. Глядя на него, я клялся себе, что такой жизни у меня никогда не будет. Во время войны мы голодали. Я ненавидел ощущение пустоты у себя в желудке и сделал все, чтобы оно никогда больше не возвращалось.

Грегуар внимательно слушал эту историю. При этом его не покидало ощущение, будто он слушает своего отца — если бы тот хоть раз захотел поговорить об этом. Дона Мельчиорре и его отца сближало то, что оба они знали, что такое жизнь на грани выживания и вечное беспокойство за урожай: за погоду, за различные заболевания и за насекомых, которые могли уничтожить зерно.

Со знанием дела дон Мельчиорре пощупал несколько цветков подсолнуха и продолжил:

— Мы развернули движение модернизации, здесь, в этой деревне, которая умирала с голоду, — сказал итальянец. — Мы объединились и создали кооператив, чтобы платить за услуги французским механикам, которые хорошо знали свое дело. Нужно было увеличивать урожай и выходить на новый уровень, чтобы покончить с продуктами питания плохого качества. Нам говорили, что нужно суметь накормить всю нацию и избавиться от менталитета побежденных, что Италия не всемогуща, в отличие от Америки, которая была государством всеобщего благоденствия и в которой процветала мафия. Мой отец говорил: «Мафию они пусть оставят себе, а нам отдадут государство всеобщего благоденствия!»

Грегуар Батай улыбнулся.

— Молоко — это золотое дно, — продолжил дон Мельчиорре. — У нас была группа молодых крестьян, которым надоело выглядеть безграмотными оборванцами в глазах миланцев. Они относились к нам с презрением из-за нашей одежды и особенно из-за запаха, который был таким же, как в свинарнике или курятнике. Я записался в эту группу, и один раз в неделю мы присутствовали на различных конференциях или театральных представлениях, которые давали труппы артистов-любителей, и посещали курсы актерского мастерства, чтобы избавиться от своих комплексов. В театре я смог победить свою природную скрытность и научился выступать перед публикой. Кроме конференций, мы могли записываться в поездки за границу, в основном в Европу, поскольку наши собственные средства были весьма ограниченны.

— А при чем здесь молоко? — спросил Грегуар, который жадно ловил каждое слово дона Мельчиорре.

— Все изменилось после путешествия в Швецию.

— В Швецию?

— Да. Я заметил, что шведы продают молоко в картонных упаковках. Это дешевле, чем стекло, и в определенной степени даже надежнее. Они производили эту волшебную упаковку при очень высокой температуре. У нас этого еще не умели. Я влез в долги, чтобы получить сертифиикат на производство упаковки хотя бы на год. Через шесть месяцев я вернул долги и мог развиваться дальше. Я понял одну простую вещь, о которой даже не задумывалось поколение моего отца. Впрочем, оно и не могло задумываться с его менталитетом.

— Не понимаю, — перебил Грегуар.

— Для наших предков земля была всем. Они не видели дальше своих весов. Вес объявлен, деньги уплачены. Они пережили лишения и голод. Даже в этой части Италии дюди голодали. Поэтому ничто не ценилось выше, чем мешок зерна или муки, чем повозка, полная фуража для животных или картофеля для людей. А потом наступила инфляция. Вы понимаете, что я хочу сказать?

— Вроде бы да, — неуверенно произнес Грегуар, еще не решаясь продемонстрировать свою экономическую компетенцию.

— Это просто понять. Смотрите. После войны нужно было по десять центнеров зерна мягких и твердых сортов, чтобы получить знаменитого «серого малыша» от «Massey-Ferguson». Десять лет спустя даже по двадцать центнеров было уже недостаточно. А сегодня нужно производить минимум пятьдесят центнеров, чтобы позволить себе купить соответствующий трактор, оборудованный всем необходимым, не загрязняющий окружающую среду и так далее.

— Дьявольская инфляция, — выдохнул Грегуар.

— Видите, вы поняли.

Снова начал накрапывать дождь. Они нашли укрытие на краю поля, где сохранилась маленькая каменная постройка, крытая шифером.

— Это мой старый курятник, — просто произнес дон Мельчиорре. — Его построил мой отец. Он для меня как память. Это не очень удобно, когда сеешь и собираешь урожай, — его приходится объезжать. Но это напоминание о том, что раньше всё делали продуманно. Куры жили не во дворе дома, а в поле; они клевали зерна пшеницы или маиса, которые оставались после жатвы. Что-то вроде безотходного производства!

— Это было изобретательно, — согласился Грегуар. — У нас в Крезе курятники тоже разбросаны по всей территории фермы.

Это замечание, казалось, понравилось дону Мельчиорре. Несомненно, они с Грегуаром говорили на одном языке.

— Я, — вновь заговорил старик, выделяя это слово, чтобы подчеркнуть важность своей персоны. — Я, — повторил он, — понял, что земля может разорить, если не проходить со своим продуктом до самой последней стадии, до стадии его переработки и даже, если это возможно, до его продажи потребителю. Теперь есть молоко в тетрапаке*, просеянная мука для выпечки, хлопья для завтрака. Я хочу сказать, что инвестиции в сельское хозяйство возросли раз в десять. Никогда еще крестьянин не получал такого вознаграждения, продавая свой урожай!

— Я вам охотно верю, — произнес Грегуар.

— Верьте, молодой человек. Верьте.

Они медленно направились к автомобилю.

— Хорошо. Сегодня не нужно будет поливать, — сказал дон Мельчиорре.

Затем он повернулся к молодому человеку:

— Должно быть, вам кажется странным, что я, владелец пятиста гектаров в долине реки По, придаю такое значение какому-то маленькому клочку земли в заброшенной деревне. Дело в том, что я не хочу забывать, откуда все началось. Я прихожу сюда каждый раз, когда нужно принять важное решение. Прихожу один, даже без своего шофера. Когда я был помоложе, то мог провести здесь всю ночь, устроившись на матраце в курятнике, и встречать рассвет. Рассвет над этой долиной просто сказочный! А сейчас следуйте за мной, наш поход еще не окончен.

Они оставили сапоги в багажнике и пошли по дороге. Дон Мельчиорре продолжал говорить об этой длинной экономической цепочке, весьма несправедливой в его глазах, которая отделяла крестьянина от промышленника, промышленника от потребителя, и все это — во вред потребителю, который слишком дорого платил за продукты низкого качества.

— В реальности, — заключил он, — для одних агропромышленность — это система обогащения, для других — обнищания, а для потребителя — отравления. Я говорю об американцах, но касается это не только их. Низкосортная еда выносит нам приговор — да, мы тоже пострадаем, если будем не в состоянии предупредить наступление с той стороны Атлантики. Американцы изнищают вкус и губят здоровье миллионов людей всего мира.

— Это речь представителя левых! И я слышу ее от вас! — воскликнул Грегуар.

Дон Мельчиорре улыбнулся.

— Если вы доставите мне удовольствие и побудете в моей компании еще немного, то поймете, что это не единственное, чем я могу вас удивить.

— Тогда вперед! — весело произнес Грегуар.