Он еще раз повторил: «Тридцать два года», — словно хотел измерить дистанцию между молодостью и старостью, которая властвовала над ним, несмотря на то что он был еще силен и имел мечту, к которой стремился изо всех сил.

В полдень в ресторане «Bellini» было полно народу. Лучшие столики были взяты буквально приступом — все, кроме одного, расположенного недалеко от камина, — резервированного столика дона Мельчиорре. Его всегда оставляли свободным, даже если знали, что дон Мельчиорре не собирается сегодня приходить. Этот столик был священным. Традиция оставалась неизменной независимо от того, был дон Мельчиорре за границей или запирался дома, чтобы пережить очередной приступ подагры.

— Устраивайтесь, — произнес дон Мельчиорре, указывая рукой на кресло. — А я предпочитаю сидеть на твердом. Это лучше для моей спины. Это как лифт — я никогда не сажусь в него, только при крайней необходимости. Я всегда поднимаюсь по лестнице, даже на седьмой этаж. Люди отвыкли от физических упражнений. А потом они удивляются, что стареют раньше времени и у них все время что-то болит.

Грегуар молча согласился. У него возникло странное ощущение. Впервые оно появилось несколько часов назад, когда Грег увидел, как дон Мельчиорре входит в Каза Манцони. Но после того, как итальянец упомянул о своей дочери Орнелле и посетовал на отсутствие сыновей, Грегуар понял: дон Мельчиорре напоминал ему отца. Но того отца, которого у Грегуара никогда не было: разговорчивого, увлеченного, открыто высказывающего свои мысли и чувства, Дон Мельчиорре тоже был очарован этим молодым французом, о котором он ничего не знал и даже не пытался узнать в перерывах между минестроном, пармской ветчиной и пресловутыми реппе alia rabiata.

Однако Грегуар предупредил желание своего собеседника и, чтобы завоевать еще большее доверие, решил искренне все рассказать. Но вместо того, чтобы объявить, что он работает в инвестиционной организации, которая выискивает новые трансальпийские фирмы, он решил рассказать историю своей семьи. Он понял, что его крестьянское происхождение будет гораздо более эффективным ключиком к дону Мельчиорре, чем все его экономические дипломы и опыт работы в финансовой сфере.

— Мы принадлежим к одному миру, — начат Грегуар, пригубив марсалу.

— Правда? — удивленно спросил дон Мельчиорре.

— Больше, чем вы можете себе представить. Как вы думаете, где я родился?

Патрон «Verdi» изучающе посмотрел на него и задумался. Дон Мельчиорре любил играть, но ненавидел проигрывать.

— Я скажу, что это очень трудно, потому что ваш интерес к Манцони ставит вас в ряды начитанных интеллектуалов, но ваша манера решительно изъясняться свидетельствует о том, что вы принадлежите к миру движения, быстрых решений, креативной энергии.

Грегуар засмеялся своим заливистым смехом, который так нравился женщинам и обезоруживал самых подозрительных мужчин.

— Я не жалею о том, что задал вам этот вопрос, — сказал он. — От вас я узнаю о себе больше, чем от своих близких!

— Я ошибаюсь?

— И да и нет. Мой отец — крестьянин, живет в провинции Крез. Он фермер. Вместе с моими братьями они модернизировали свое хозяйство и производят молоко по самым современным технологиям.

— Что это значит? — заинтересованно спросил дон Мельчиорре.

— Они управляют своим делом так, словно это современное развивающееся предприятие. Однако промышленники предлагают за молоко смехотворные цены.

— Тогда наша встреча не случайна, — вслух подумал дон Мельчиорре.

Грегуар понял, что действовать нужно жестко, и решил завоевать благосклонность итальянского магната, играя на его чувствах.

— Я расскажу вам о своей семье. А потом скажу, кто я.

— Хорошо, — согласился дон Мельчиорре, и его лицо приняло обычное приветливое выражение. Этот мальчик решительно очаровал его.

— Отлично, — начал Грегуар. — Поскольку вы знаете и любите Францию, я попытаюсь рассказать вам о крестьянах, так как уверен, что эта тема вам незнакома. Я знаю, что в Италии склонны считать французскую агрокультуру сплошным бахвальством. Модернизация, машины и удобрения — вопреки американцам, которые хотели держать нас в пожизненной зависимости от их семян, мы стали могущественным экспортером.

— Но ваша ударная агропромышленная сила огромна! — воскликнул дон Мельчиорре. — Вы наделали хлопот американцам на русских, египетских, да и на всех остальных рынках!

— Да, но я хочу рассказать вам о реальной ситуации в деревне. После войны Франция насчитывала десять миллионов хозяйств. Знаете, сколько их осталось сегодня?

Патрон группы «Verdi» ненадолго задумался.

— Думаю, два или три миллиона.

— Менее трехсот тысяч, — ответил Грегуар, пристально глядя на своего собеседника, словно пытаясь измерить удивление в его глазах. — Во всех регионах, кроме равнины Бос, образовалась настоящая пустыня. Свиноводством занимаются только в Бретани, овощеводством — в Иль-де-Франс, выращиванием маиса — на юго-западе, разведением фруктовых садов — на юго-востоке. Вот так традиционное хозяйство приходит в упадок. Мелкие фермеры, любящие землю, привыкшие ездить в воскресные дни на ярмарки, напрямую продавая свой товар потребителю, — все это ушло. Старая добрая Франция со своей традицией вкусно поесть сейчас подверглась нашествию стандартной и безвкусной пищи. Разведение коров и кур осталось в прошлом. Сейчас все делают быстро и с минимальными затратами.

— Вы хотите сказать, что культ приема пищи во Франции исчезает? — спросил дон Мельчиорре с возрастающим возмущением.

— Найти дорогие и престижные рестораны, в которых вам предложат отлично приготовленные сытные и ароматные блюда, вы, конечно, сможете. Но те, кто отвечает за распределение звезд отелям и ресторанам, сталкиваются с тотальным снижением качества. Об этом никто не говорит, поэтому люди живут иллюзиями. Сегодня три звезды — это далеко не то же самое, что двадцать или тридцать лет назад.

Дон Мельчиорре слушал Грегуара очень заинтересованно. А когда тот прерывал свою речь, чтобы отправить в рот восхитительные ароматные ракушки с базиликом и пармезаном, буквально заваливал его вопросами.

— Вы хотели рассказать мне о своей семье, — подсказал итальянец.

Грегуар выпил большой бокал красного вина и почувствовал, как по всему телу разлилось приятное тепло.

— О семье… — задумчиво повторил молодой финансист, наблюдая за изящной официанткой, направляющейся к соседнему столику. — Знаете, — произнес он, — когда я был ребенком, каждый вечер после доения коров все жители деревни приходили к нам и выстраивались в длинную очередь. У каждого в руках был маленький серый бидончик. Мы с братьями наливали каждому по одному или два литра еще теплого молока, а отец в это время менял коровам сено. Это был ежедневный ритуал — такой же неизменный, как перезвон церковных колоколов, изгоняющий злых духов. Я не скажу, что мы были слишком религиозны, но звук льющегося в ведро молока и колокольный звон придавали нашим действиям что-то священное.

Дон Мельчиорре, чья религиозность была далеко не просто словами, молча склонил голову.

— Тогда мы чувствовали себя семьей, — продолжил Грегуар. — Летом была жатва, все собирались вместе, чтобы закончить сбор урожая до наступления сезона дождей. Одалживали друг другу машины и быков для пахоты. Когда речь шла о спасении урожая, все забывали о соперничестве. Если фермер болел,