инквизиция.

— Кому вы это говорите!

— Но если уровень осуждения высок, то суммы, собираемые правосудием, далеко не маленькие. Таким образом могло быть получено более 250 миллиардов лир. В Милане, не забывайте, своими автобусами и трамваями мы обязаны коррупции — ведь деньги частично вернулись в общественный карман в форме штрафов.

— Вы правы. Меня тоже беспокоит, что на некоторых автобусах появляются названия уничтоженных концернов. Разве можно говорить о земной справедливости, если ее служители тонут в своей же крови?

Его собеседник кивнул, но ничего не ответил. Он заметил, что к ним приближается молодой человек в темном. Грегуар Батай, рассеянно просмотрев реликвии Манцони, хотел продолжить свое расследование.

— Извините меня, господа, — произнес молодой человек с сильным французским акцентом, — не могли бы вы сказать мне, это место связано каким-либо образом с персоной дона Мельчиорре, патрона группы «Verdi»?

По лицу собеседников было заметно, что вопрос поставил их в тупик. Не из-за ответа, который они вполне могли дать этому молодому человеку, а потому, что он был иностранцем. Каждый, напрягая память, понимал, что никогда раньше не видел этого лица. Полицейский? Свидетель Иеговы, рыскающий по городу в поисках заблудшей овцы?

— Дон Мельчиорре? — повторил священник, поглядев на своего пособника в поисках поддержки.

Но тот молчал. Вдруг старая дверь со скрипом отворилась, и на пороге появился статный седовласый человек в льняном костюме.

— Дон Мельчиорре! — воскликнул священник, хватая руку патрона, чтобы поцеловать ее, однако вызвал у него только раздражение.

Уважаемый посетитель Каза Манцони не любил, когда его узнавали здесь и тем более пытались завести с ним разговор. Он окинул группу усталым взглядом, который остановился на Грегуаре Батае.

— Посетитель — француз… Кажется, он интересуется вами, — добавил священник заговорщическим тоном.

— Француз! — воскликнул дон Мельчиорре. — Ах да! Нужно быть французом, иметь утонченность и любопытство француза, чтобы заинтересоваться этим историческим и литературным памятником, который забросили наши соотечественники. Идемте со мной, молодой человек, — сказал он, взяв пораженного Грегуара за руку. — Я покажу вам неизвестные сокровища миланцев, которые, уверяю вас, иногда проявляют абсолютное безразличие к прекрасным вещам.

Итак, дон Мельчиорре пригласил своего нового протеже в комнаты, недоступные посетителям, даже не спросив у молодого человека, кто он такой и почему интересуется его персоной.

Грегуар не мог поверить, тот ли это дон Мельчиорре, который в течение десятилетий терпеливо строил империю оливкового масла, зерна и минеральной воды. Перед отъездом из Франции молодой финансист изучил объемное досье о промышленной деятельности ломбардского патриарха. Хоть дон Мельчиорре крайне редко позировал перед фотокамерами, на премьерах в «Ла Скала» он был всегда доступен для репортеров. Грегуар сохранил в памяти этот гордый вид, белую шевелюру, две глубокие морщины на щеках, придающие дону Мельчиорре сходство с Мефистофелем, особенно когда он хмурил густые брови. Без всякого сомнения, это было лицо авантюриста. Авантюриста с горящими синими глазами.

Они оказались в мрачной комнате с деревянным столиком посредине, на котором лежал огромный манускрипт. Старый итальянец вел себя здесь как дома. Он предложил посетителю выпить вина, выдержанного на апельсиновых корках. Затем они сели в массивные кожаные кресла, стоящие перед горящим камином, где тихо потрескивали дрова.

— Сейчас я вам кое-что расскажу, — начал дон Мельчиорре, по-прежнему не зная, кто находится перед ним.

Дон Мельчиорре был сложным человеком, впрочем, как и все противоречивые натуры, в которых уживаются одновременно жажда власти и стремление к аскезе, безграничный эгоизм и желание бескорыстно прийти на помощь своему ближнему.

Таким образом, в нем боролись две силы, одна из которых влекла его к бурной жизни, а другая призывала обратиться к внутреннему миру. Одним словом, дон Мельчиорре был в прямом смысле раздвоен, разделен между своей сумасшедшей мечтой накормить всю планету и навязчивой идеей оставить после себя на земле великое произведение. Но не просто произведение. Не имя в списке журнала «Forbes». Нет. Имя писателя, создателя, который воплотил бы свое существование, свою ничтожную телесную оболочку в проект, гораздо более значимый, чем он сам, который можно будет взять в руки, — в книгу.

Вот почему, когда он не занимался созданием агропромышленной группы первой величины (что занимало практически все его время), дон Мельчиорре неистово пытался написать книгу. Свою книгу. Настоящий шедевр. Граф Лампедуза на закате своей жизни создал чудесного «Леопарда». Почему же и он не может так? Он, способный рассказать множество историй и воплотить в них свои страсти и чувства.

После методичных исследований дон Мельчиорре нашел модель для подражания. Ему не пришлось искать долго, потому что возле Милана жил отец дона Камилло, знаменитого кюре, увековеченного в фильме Фернанделя с Джино Церви в главной роли.

Дону Мельчиорре, который безгранично обожал Манцони и его «Обрученных», не нравилась популярная литература. Вот почему, когда речь зашла о реставрации дома писателя и организации там его музея, содержащего личные вещи и манускрипты, хозяин группы «Verdi» стал сначала почетным, а затем и единственным меценатом проекта.

Взамен он попросил только об одной услуге, столь скромной, что ее оказали ему сразу и без препятствий: он хотел в любое время закрываться в одиночестве в кабинете Манцони, чтобы спокойно заниматься чтением манускрипта «Обрученных». Несомненно, он надеялся с трогательной наивностью вдохновиться его прозой и ощутить искру писательского таланта под своим собственным пером.

Не имеющему никаких способностей к музыке дону Мельчиорре никогда не приходила в голову мысль создать музыкальное произведение вслед за другим своим кумиром — Джузеппе Верди. Правильно это было или нет, но литература казалась ему более доступным жанром. Зная о том, что каждый день печатался поток книг, написанных знаменитыми и не очень знаменитыми людьми, рассказывающими о своей жизни и находящими издателя, чтобы излить свою душу на множестве страниц, дон Мельчиорре был убежден, что сможет написать так же хорошо, если не лучше. По правде говоря, он был в этом уверен.

Поэтому каждую субботу в 9:30 утра дон Мельчиорре, одетый в свободный льняной костюм, на несколько часов забывал о своей работе (он не брал с собой даже мобильный телефон), чтобы превратиться в автора значительного произведения. Он перелистывал таинственные страницы, написанные Манцони, пытаясь проникнуться их тонкостью, ритмом и грандиозностью, словно находя в этом пищу для своего будущего труда.

С раннего возраста, чтобы абстрагироваться от своей семьи и друзей, а затем, позже, от своего бизнеса, дон Мельчиорре привык размышлять на французском. Он выучил этот язык еще в Альпах, сразу после войны, когда городские власти отправляли туда подростков, даже самых бедных, кататься на лыжах. Благодаря нескольким сезонам в Бур-д’Уазан и относительно серьезным любовным отношениям с девушкой из Шамони, в семнадцать лет французский язык занял особенное место в его сердце.

Позже, когда дон Мельчиорре, занимаясь бизнесом, объезжал страны Европы, он отлично пополнил свой словарный запас и улучшил произношение. Теперь оп изъяснялся на хорошем языке с незначительным акцентом, выдававшим его ломбардское происхождение.

Поэтому он свободно заговорил с удивленным Грегуаром на его родном языке.