Прокоп вслух произнес формулу. Тогда профессор Вальд встал и заговорил совсем другим голосом:

— Как? Как?

Прокоп повторил.

— Тетраргон? — быстро переспросил профессор. — Плюмбум [1][1 Свинец (лат.).] сколько?

— Две.

— Как это делается? — до странности близко спросил голос. — Процесс? Как это делается? Как?.. Как делается кракатит?

Прокоп открыл глаза. Над ним склонялся Томеш; с карандашом и блокнотом в руке он, затаив дыхание, следил за губами Прокопа.

— Что? — обеспокоенно пробормотав тот. — Что тебе надо? Как это делается?

— Тебе что-то приснилось, — сказал Томеш, пряча блокнот за спину. — Спи, дружище, спи.

'Кажется, я что-то выболтал', — отметилось в наиболее ясном уголке Прокопова мозга; а впрочем, ему было в высшей степени безразлично; хотелось спать, спать без конца. Привиделся турецкий ковер, его узоры беспрестанно смещались, сливались, принимали новые очертания. За этим ничего не крылось, и все-таки зрелище почему-то раздражало; и во сне Прокопу страстно захотелось еще раз увидеть Плиния. Он старался вызвать его образ, но вместо Плиния выплыло отвратительное осклабившееся лицо, оно скрежетало желтыми съеденными зубами, зубы крошились,'и лицо выплевывало их по кусочкам. Прокоп пожелал избавиться от этого видения; в голову пришло слово «рыбак» — и вот появился рыбак над серой водой, в сети бились рыбы; Прокоп сказал себе, 'строительные леса'-и действительно увидел леса, подробно, до последней скобы и скрепы. Долго он забавлялся тем, что выдумывал слова и рассматривал их образное воплощение; но настал момент, когда он никакими усилиями не мог больше припомнить ни одного слова, ни одного предмета. Тщетно он бился, обливаясь холодным потом в ужасе от собственного бессилия. 'Надо действовать методически, — решил он. — Начну сначала или я погиб!' Посчастливилось вспомнить слово «рыбак», но вместо рыбака ему предстал пустой глиняный кувшин из-под керосина; это было страшно.

Он сказал «стул», но с удивительной четкостью увидел фабричный просмоленный забор, под которым росли жалкие кустики поникшей, запыленной травы и валялись ржавые обручи. 'Это сумасшествие, — подумал он с леденящей отчетливостью. — Это, господа, типичное помешательство, гиперфабула угонги дугонги Дарвин'. Этот термин неизвестно почему показался ему невероятно смешным, Прокоп разразился громким, захлебывающимся хохотом — и проснулся.

Он был весь в поту, одеяло сбилось к ногам. Лихорадочным взглядом окинул он Томеша, который торопливо ходил по комнате, швыряя какие-то вещи в чемодан, но не узнал его.

— Послушайте, послушайте, — начал Прокоп, — это ужасно смешно, послушайте, — да погодите же, вы должны, послушайте…

Он хотел как анекдот преподнести тот странный научный термин и смеялся заранее; но никак не мог вспомнить его и, рассердившись, замолчал.

Томеш надел ульстер, нахлобучил шапку; уже взяв в руку чемоданчик, заколебался, подсел на кровать к Прокопу.

— Слушай, старина, — озабоченно сказал он, — мне сейчас надо уехать. К папе, в Тынице. Если он не даст мне денег — я не вернусь, понимаешь? Но ты не волнуйся. Утром зайдет привратница, она приведет доктора, ладно?

— Который час? — равнодушно спросил Прокоп.

— Четыре… Пять минут пятого. Скажи… тебе ничего не надо?

Прокоп закрыл глаза, решив не интересоваться больше ничем на свете. Томеш заботливо укрыл его, и снова стало тихо.

Вдруг Прокоп широко открыл глаза. Он увидел над собой незнакомый потолок, по карнизу бежал незнакомый орнамент. Протянул руку к своему ночному столику — рука повисла в пустоте. Испуганно повернул голову и вместо своего широкого лабораторного стола увидел чей-то чужой столик с лампочкой. Там, где было окно, стоит шкаф; на месте умывальника- какая-то дверь. Все это совсем сбило его с толку; не в силах понять, что с ним происходит и где он очутился, он, преодолевая головокружение, сел на кровати. Постепенно сообразил, что он не дома, но не мог вспомнить, как сюда попал.

— Кто тут? — громко спросил он наобум, с трудом ворочая языком.

— Пить! — помолчав, добавил он. — Пить!

Тягостная тишина. Прокоп поднялся с постели и, пошатываясь, отправился искать воду. На умывальнике нашел графин, и жадно припал к нему; на обратном пути к кровати ноги его подкосились, и он сел на стул, не в состоянии двигаться дальше. Сидел он, наверное, очень долго и совсем замерз, потому что облился водой из графина; ему стало очень жаль себя — вот попал бог знает куда и даже до постели добраться не может, и так он одинок, так беспомощен… и Прокоп расплакался по-детски, навзрыд.

Выплакавшись, он почувствовал, что в голове у него прояснилось. Он даже смог добраться до постели и улегся, стуча зубами; едва согревшись, уснул обморочным сном без сновидений.

Когда он проснулся, шторы были подняты, за окном стоял серый день и в комнате немного прибрали; он не мог сообразить, кто это сделал, зато помнил вчерашний взрыв, Томеша и его отъезд. Отчаянно трещала голова, давило грудь и зверски терзал кашель. 'Плохо дело, — сказал себе Прокоп, — очень плохо; надо бы домой да в постель'. Он встал и начал медленно одеваться, то и дело отдыхая. Какая-то страшная тяжесть сжимала грудь. Одевшись, посидел, трудно дыша, безразличный ко всему.

И тут коротко, нежно звякнул звонок. Прокоп с трудом поднялся, пошел отворять. В коридоре у порога стояла молодая женщина; вуаль закрывала ее лицо.

— Здесь живет… пан Томеш? — смешавшись, поспешно спросила она.

— Прошу вас. — И Прокоп отступил, пропуская ее; и когда она, немного нерешительно, прошла совсем близко, на Прокопа повеяло едва ощутимым, тонким ароматом; он с наслаждением вдохнул его.

Усадив гостью у окна, он сел напротив, изо всех сил стараясь держаться прямо. Он чувствовал — от этого он кажется строгим и чопорным, что внушало крайнюю неловкость и ему самому и девушке. Она сидела, потупившись, и кусала губы под вуалью. О нежное, тонкое лицо, о руки — маленькие и неспокойные! Внезапно она подняла глаза, и Прокоп затаил дыхание, пораженный: такой прекрасной она ему показалась.

— Пана Томеша нет дома? — спросила гостья.

— Томеш уехал, — нерешительно ответил Прокоп. — Уехал сегодня ночью, мадемуазель.

— Куда?

— В Тынице, к отцу.

— А он вернется?

Прокоп пожал плечами.

Девушка склонила голову, руки ее беспокойно задвигались, словно борясь с чем-то.

— Он сказал вам, почему… почему…

— Сказал.

— И вы думаете — он это сделает?

— Что именно, мадемуазель?

— Застрелится…

Молнией блеснуло в памяти — он видел, как Томеш укладывает револьвер в чемодан. 'Быть может, завтра со мной произойдет это самое — 'бац', — процедил тогда Томеш. Прокоп не хотел рассказывать об этом девушке, но выражение лица, вероятно, выдало его.

— О боже, боже! — воскликнула девушка. — Это ужасно! Скажите, скажите…

— Что?