сунул в карман.

Защелкали сандалии. В комнату вошла служанка. Она глянула на спящую хозяйку, знаками показала гостю, чтобы он следовал за ней, и повела наверх по лестнице. На втором этаже оказалась уже приготовленной для него комната с широкой под пологом кроватью и небольшим письменным столом.

«Покои Шахерезады… Пропажу чертежа старуха сегодня не обнаружит. Куда ведет эта лестница? Ах, отдельный выход! В случае чего — кросс через сад, и ты в полной безопасности на берегу океана».

Ему не спалось. Когда стемнело, бывший глава галеасцев спустился по лестнице и, прислушиваясь, откуда доносятся глухие удару волн, прошел через сад, затем, перемахнув через невысокий забор, очутился на берегу океана.

Над песчаным, уходящим в темноту пляжем горели тусклые электрические огни. Вода светила отраженным звездным светом. Избавленные от дневной жары обитатели городка разгуливали по цементным, уложенным на песок, узким дорожкам. Вдоль дорожек стояли тележки и лотки торговцев. Электрический свет, мешаясь со звездным, отражался в выложенных на песке раковинах. С лотков на гуляющих взирали боги. Чернолицый Кришна загадочно улыбался проходившим женщинам. Десятиглавый демон Равана хищно скалил зубы. Царь обезьян Хануман кивал прикрепленной к его хвосту лампочкой. Лампочка изображала огонь, с помощью которого он сжег логово демонов Ланку. Над жаровнями курился рисовый и мясной пар, на медном чане с кипящим чаем играли блики. Плоские низкие волны лениво выкатывались на берег. Океан бормотал о чем- то вечном. Одна волна докатилась до ног председателя.

«От группы я все равно отстал. Придется до Дели добираться самому. — Он потрогал грудной карман, в котором лежал чертеж. — Старуха проснется, вряд ли хватится меня. Столько раз проходить над подвалом мимо нужного мне места и не подозревать ничего!»

Он в последний раз вдохнул полной грудью парной океанский воздух, посмотрел, как женщины, проходя мимо, оставляют на песке крошечные, волнующие мужчин следы, и вернулся в дом.

«Впервые в жизни один в двуспальной кровати под шелковым пологом с бронзовыми блямбами», — эта мысль была последней. Сын лейтенанта крепко и безмятежно заснул.

Его разбудили встревоженные голоса и частые шаги по коридору.

«Ни нагрянули ли какие-нибудь родственники из Америки? — подумал он. — Никакие встречи не желательны. Пора покидать этот гостеприимный доверчивый дом».

Он быстро натянул брюки и, накинув на голое тело рубашку, спустился в гостиную. Там беспокойно метались слуги и мрачной группой стояли люди в белых халатах. Между собой они говорили по-латыни. «Старушке плохо», — догадался председатель.

К нему подошел один из прачей и, печально заглянув в глаза, что-то сказал. Как ни мизерны были познания Николая в языках, по тому, как были сказаны слова, председатель товарищества понял: мадам Фандерфлит отошла в другой мир. Он оглядел комнату — шкатулки с документами не было видно. Ее унесли и спрятали вечером. «Сделано вовремя!» Он подошел к окну, на котором тускло светилась бронзовая капсула. Угол занавески, закрывающий окно, отодвинулся, смуглая мальчишеская рука схватила капсулу, и рука вместе с капсулой исчезла.

— Держи вора! — хотел было крикнуть Николай, но вовремя вспомнил, что крик, изданный им, никем понят не будет, и отдернул занавеску. В саду мелькали какие-то тени, разбегались слуги, некоторые тащили на головах узлы и набитые всевозможным барахлом коробки. «Ах да! Старуха не платила им жалованья!..»

Завтрака не будет. Больше ничего не будет. Дом рушится, как рушатся великие империи и самые крошечные нищие государства. Надо бежать. Не хватает только объяснений с местной полицией.

Врачи и слуги ушли из комнаты. Председатель перелез через подоконник и прыжками, перемахивая через клумбы, бросился к выходу из усадьбы.

На востоке небо бледнело. Начинался робкий девичий рассвет.

Желтый автобус оторвался от спущенного на землю самолетного трапа, описал по летному полю петлю и подкатил к дверям аэровокзала северной столицы. Что-то кольнуло Николая: в толпе замерших в приветственном экстазе встречающих не было рыжей шевелюры и матросской рубахи Кочегарова. Председатель, не останавливаясь, прошел стеклянные двери, миновал зал ожидания, заполненный томящимися в креслах неудачниками с задержанных рейсов, вышел на площадь, не торгуясь, взял такси и, бросив водителю: «Парк растениеводства», откинулся на сиденье.

В городе умирало лето. В небе плыли надувные резиновые облака. Зеленую крону деревьев уже пробили желтые осенние пряди. Навстречу несся поток автомобилей, мчались, качаясь на асфальтовых волнах и роняя верткие гаснущие искры, троллейбусы.

Начался город. Поднялись в полный рост и унеслись прочь дома той вычурной архитектуры, которую презрительно называют «сталинской», но в которые охотно, путем хитроумных обменных комбинаций, вселяются и демократы, и монархисты.

Под колесами взгорбился, подбросил машину, оборвался мост через канал, промелькнули зеркальные двери театра. К стеклу с обратной стороны было приклеено написанное от руки объявление: «Идиот на малой сцене». Пересекли широкий главный проспект, зеленью брызнули деревья исторического сада. Великий баснописец, окруженный бронзовыми козлами и виноградом, безразлично посмотрел вслед такси. Засеребрилась, вздыбилась, ухнула под мост река. Снова потек проспект. Около агентства «Аэрофлота» грузили в автобус чемоданы и сумки феминистки. Над их баулами реяли плакатики «Балалайку в симфонический оркестр».

«Не иначе как, борясь с изнасилованием, они все же побывали у музыкантов», — решил председатель.

Над крышей такси прогрохотала идущая в город электричка, поднялись знакомые вязы и сосны. Сейчас будет дом…

Машина вылетела на последний поворот и с размаху остановилась. Улица была перегорожена полосатыми красно-белыми барьерами, стеной стояла милиция, оттесненная ею толпа кольцом окружала пустой с черными окнами козьмапрутковский дом.

— Все, шеф… Дальше ходу нет. Рассчитывайся… Что они тут делают? Только без сдачи, — скороговоркой проговорил водитель.

Бросив ему зеленую бумажку, недоумевающий Николай выбрался из машины и, холодея от дурного предчувствия, подошел к милиционеру.

— Отчего тут народ, что происходит? — спросил он.

— Что надо, то и происходит, — ответил остроумный милиционер и поиграл резиновой дубинкой. — Не напирайте, не напирайте, гражданин. Прохода нет.

— Но мне надо в этот дом. Я в нем живу.

— Никто в нем не живет.

— Как не живет? — Резиновые облака в небе над головой председателя тревожно задрожали. — Я в нем начальник. Там мои жильцы, мои вещи… Что делают с моим домом?

Подошел майор и, выслушав сбивчивые объяснения Николая, поморщился:

— Если вы из этого дома, то должны знать… Отойдите, отойдите, не мешайте людям работать.

— Взрывать его будут сейчас, миленького, — пропела, вывернувшись откуда-то сбоку, остроносая мышиная старушка в зимней кофте. — Сказали, будут в двенадцать, я пришла, уже половина первого — и не взрывают.

— Как взрывать? — ахнул Николай. — Постойте, постойте, господа. Что все это значит? Его нельзя взрывать. Он — памятник истории!

— Еще раз прошу, не напирайте, — на этот раз уже совсем сурово крикнул милиционер. — Не для вас оцепление, что ли?