Ливень продолжался почти два часа, а затем прекратился так же внезапно, как и начался. Облака рассеялись и переползли на следующую гряду холмов, выглянуло солнце, и от влажной земли начал подниматься пар. Люди с мокрыми волосами и в промокших насквозь башмаках и рубахах набились в таверну Родриге, чтобы переждать там грозу, бросив верхнюю одежду на скамьи, где с нее беспрестанно капало на и без того уже мокрый пол.
В самом дальнем углу сын ткача Марк и семинарист Лоренс сидели за кружками самого дурного вина Родриге.
— Что будем делать? — прошептал Марк.
— Ничего, — ответил его спутник. Лоренс самоуверенно вздернул голову и прямо взглянул в лицо сына ткача. — Мы ничего не сделали. И Аарон ничего не сделал.
— И ты называешь это ничем? Тогда почему он умер?
— Люди все время умирают. От лихорадки, припадков и других необъяснимых расстройств. К нам это не имеет никакого отношения. Да, Аарон был нашим другом, хорошим и интересным человеком. — Лоренс произносил каждое слово медленно и веско. — Мне будет его очень не хватать, но в этой смерти нет ни капли нашей вины. Печальная утрата, но мы ни при чем. — Он выпил вино до капли, а потом изумленно уставился на свою руку, которая так сильно дрожала, что он с трудом поставил кружку на стол.
— Позвольте заказать вам еще выпивки, молодой господин, — послышался голос у них за спиной. — Для этого времени года стоит суровая погода. — Рядом с двумя кружками на грубом столе на козлах появилась третья.
Лоренс, вздрогнув, обернулся и увидел прямо перед собой покрытое рубцами лицо и кривую ухмылку Лупа, слуги и помощника господина Гиллема.
— Не знал, что ты тоже пьешь у Родриге, Луп, — заметил он. Родриге услышал свое имя и поднял голову. Увидев жест Лупа, он без лишних слов наполнил кружку вином более высокого качества, не таким разбавленным и кислым. Не успели Лоренс и Марк возразить, как Луп уже сидел с ними за одним столом, их кружки были полны, а кувшин заманчиво стоял посередине стола.
— То, что случилось с вашим другом, очень печально. Господин Гиллем был крайне обеспокоен. Едва услышав плохие новости, он заперся в своей комнате, молясь за юношу. — Луп поднял кружку, словно собираясь произнести речь, и выпил. — Что вам известно о его смерти? Он был болен?
— Нет, насколько я знаю, — коротко ответил Лоренс. — Когда мы виделись в последний раз, он выглядел вполне здоровым. А это было по пути домой от доньи Мариэты.
— Той ночью вы не заметили за ним никаких странностей? — спросил Луп. — Теперь, когда я вспоминаю об этом, мне кажется, что он находился в некотором смятении…
— Вовсе нет, — возразил Лоренс. — Ты так думаешь потому, что он умер на следующий день.
— Вы, без сомнения, правы, молодой господин, — смиренно согласился Луп.
— О его смерти ходят странные слухи, — вставил Марк. — Люди говорят, что это было колдовство.
— Люди всегда говорят о колдовстве, когда кто-то умирает, не дожив до восьмидесяти лет, если только его не закололи или если речь идет об умершей при родах женщине, — заметил Лоренс.
— У вас светлая голова, господин Лоренс, — с восхищением промолвил Луп. — Побольше бы на свете таких людей. И ваш друг с вами. Но, увы, я здесь не для того, чтобы наслаждаться мудрой беседой. Я принес послание от своего господина. Он до глубины души опечален смертью вашего друга и умоляет вас, чтобы отныне вы забыли об оплате за церемонии, пока не начнете зарабатывать достаточно средств. Если у вас найдется хотя бы мелкая монета на одного, это будет в высшей степени оценено. Господин интересуется, ожидать ли ему вас завтра вечером, как обычно? — Луп снова наполнил кружки вином.
Юноши неуверенно переглянулись. Мысль о продолжении после смерти Аарона не приходила им в голову. Лоренс был заводилой, но именно Аарон исподволь и незаметно указывал им, что делать.
— Кажется… — начал было Марк и запнулся. Он подумал о гостиной Мариэты, теплой и пестрой, увешанной яркими тканями и освещенной таким количеством свечей и ламп, которых не было в мастерской и доме его отца, вместе взятых. — Но если вы считаете… — Он умоляюще взглянул на Лоренса.
— Твой господин очень великодушен, — осторожно ответил Лоренс. — Но я не думаю… — Он взглянул на Марка и пожал плечами. — Передай ему нашу благодарность и скажи, что мы придем завтра.
— Мой господин будет очень рад услышать эти новости, — ответил Луп и исчез, оставив на столе оплаченный кувшин с вином.
Окраины Сан-Фелью начинались в тени северной стены Жироны. Квартал растянулся на север и восток, поскольку горожане всех сословий и разного достатка, особенно те, кто занимался физическим трудом, выстроили себе дома в незащищенных местах за городскими стенами. Кроме внешне ничем не примечательного дома доньи Мариэты здесь также был дом дочери Исаака Ревекки, где она жила со своим мужем-христианином Николаем Маллолем и двухлетним сыном Карлесом. Николай зарабатывал на жизнь, трудясь писцом при соборе и церкви. У Исаака появилась привычка посещать их дом во время своего ежедневного обхода больных по той простой причине, что в противном случае он никогда бы не заговорил со своей дочерью, не познакомился бы с ее мужем и не стал бы частью жизни своего внука. Принятие Ревеккой христианства и ее замужество были ударом, от которого Юдифь так и не оправилась: с того дня, как ее старшая дочь покинула отчий дом, она старалась стереть из памяти все воспоминания о ее существовании. Но Исаак навещал дочь и никогда не говорил об этом, время от времени напоминая жене, что у нее есть внук и по-прежнему любящая дочь.
В это утро в конце той же недели Исаак посетил дворец епископа, где Беренгер все еще глотал горькие капли от подагры, пил воду вместо вина, а вместо жирного мяса с подливами ел травы, злаки и другие дары земли, жалуясь на невзгоды службы и беспомощность окружающих его людей.
— Скоро, мой друг Исаак, — говорил он, — я положу в мешок несколько самых драгоценных книг вместе с дополнительной парой крепких сандалий и уйду в горы в самый удаленный монастырь на вершине, который согласится меня принять.
— Не сомневаюсь, что это поможет при подагре, Ваше Преосвященство, — заметил Исаак. — Диета из трав, хлеба и воды, а также молитвы и тяжелый труд пойдут вам на пользу. Похоже, вам уже намного лучше, раз вы решились на такой шаг. — Он рассмеялся и собрался уходить.
— Куда ты так торопишься? — спросил Беренгер. — Исаак, я не нахожу себе места от беспокойства, ведь из-за болезни я прикован к своему кабинету и спальне и вынужден выслушивать все, что происходит за моей дверью, но не в силах ничего предпринять.
— Я собираюсь навестить Ревекку.
— Тогда тебе надо идти. Прошу, передай ей мои наилучшие пожелания, господин Исаак, — радушно сказал епископ. — Она умная, находчивая женщина, истинная дочь своего отца. Она заслуживает хорошей жизни, — задумчиво добавил он. — Я думал, чем бы я мог ей помочь. Нет, не перебивай меня. В последнее время я наблюдал за ее мужем. Он не стремится к славе и продвижению по службе, хотя у него на это больше причин, чем у других.
— Меня это не удивляет, — согласился Исаак. — Он крайне скромен относительно своих способностей.
— Верно. Но он хороший человек и прекрасный переписчик, умный и аккуратный. Я подумываю о небольших переменах в работе двора, и господин Николай при желании мог бы получить от них выгоду. Но ничего не говорите вашей дочери, поскольку прежде чем все устроится, необходимо будет преодолеть некоторые политические препятствия.
— Я уверен, они будут вам очень признательны. А сейчас работу между писцами распределяют таким образом, что Николай остается праздным больше, чем хотелось бы.
— Праздным и без денег, — добавил Беренгер.
— Совершенно верно, Ваше Преосвященство.
— Эта должность дает возможность получать ежегодное жалованье, — заметил епископ. — Надо же, на минуту я позабыл о своем злосчастном пальце, думая о том, чем я могу помочь твоей дочери. Убедительный, но крайне корыстный аргумент в пользу бескорыстия. Скажи мне вот что, Исаак. Ты искусен
