— Аппетита нет. Как-то противно все.

Когда Шилов вышел, Громов пробормотал:

— Можно подумать, я кайф ловлю.

Голиков общался с двумя реальными пацанами из сто пятой хаты.

Один из них был стрижен наголо, второй носил стильную прическу с бачками и щеголял многочисленными татуировками, в которых воровские мотивы сочетались с готической темой.

Они сидели в одном из полуподвальных следственных кабинетов «четверки», и перед каждым из реальных пацанов лежало по чистому листу бумаги и авторучке.

— Чо писать?

Голиков почесал затылок:

— Напишите, что Егоров предлагал пронести за деньги в камеру мобильник. Что торгует водкой и сигаретами.

— Ха! Может, написать, что он педераст и предлагал чего-как? — предложил первый пацан.

Второй рассмеялся:

— Щас за это не уволят, а повысят!

— Хватит ржать, пишите быстро, — строго поторопил Голиков, но пацаны, лениво взявшись за авторучки, не спешили пачкать бумагу.

Переглянувшись, они предложили:

— Слушай, начальник, в двести третью один жирный коммерс заехал за кидалово. Перекинь его к нам. Мы его выдоим, чего-как, в долгу не останемся.

— Тихо ты, дурак! — Голиков многозначительно показал на сводчатые стены из щербатого кирпича, предупреждая, что их могут прослушивать, и, навалившись на стол, прошептал: — Только не так, как в прошлый раз. Мне не нужны проблемы с санчастью.

Перед окончанием рабочего дня Арнаутов приехал в прокуратуру и зашел к Кожуриной:

— Привет.

Кожурина, одетая в синюю форму, сидела за столом и заполняла какие-то документы, быстро, почти не задумываясь, водя ручкой по графам.

— Глазам своим не верю. Решил подбросить меня до дома?

— Ты против?

— Я счастлива. Ты подожди, я сейчас заканчиваю уже. Чайник еще горячий.

Арнаутов начал заваривать растворимый кофе. Размешивая ложечкой воду, спросил:

— Дело Чибиса кому дали?

— Пока еще никому. Думаю, шеф Голицына припашет.

— Он что, с ума сошел? Он же приятель Шилова!

— При чем тут Шилов?

— УСБ взяло Шилова в разработку. Он окончательно спелся с братками. Похоже, они вместе с Моцартом решили Чибиса опустить.

— Мотив? — спросила Кожурина, не отрываясь от писанины.

— Моцарт присмотрел помещение под казино. А Чибис его перехватил для каких-то москвичей.

— Не мелко?

— Там одна реконструкция на миллион баксов потянет.

Кожурина, продолжая писать, кивнула вроде бы с пониманием, но было не ясно, принимает она аргументы или считает их малозначительными.

Арнаутов поставил перед ней чашку кофе:

— Мне заявление на Шилова написали. Если дело возбудят, возьми себе. Я только тебе верю.

— Так ты за этим приехал? — Кожурина прервала работу и посмотрела на Арнаутова. — Я думала, соскучился.

— Одно другому не мешает, — Арнаутов обошел вокруг стола, встал позади Кожуриной, обнял ее за плечи.

Она прижалась к его рукам затылком, закрыла глаза.

Он опустил руки ниже, сжал грудь. — Дверь запри, — сказала она.

— Все плохо? — грустно спросил Серега.

— Да нет. Непросто все… Где Стас?

— Уехал, матери хуже стало. Что делать будем?

— Ждать. Завтра совещание у генерала.

— Понятно…

— Рома, у нас изобретение на Нобелевскую премию. — В кабинет вошли Василевский и Джексон. Джексон нес большое мутное зеркало, держа его двумя руками перед собой. — Антиоборотневская сигнализация. Джексон, давай!

Джексон встал перед Шиловым. Василевский продолжал пояснения:

— Действует так: гражданин подходит к милиционеру и резко показывает ему зеркало. Если тот отражается, значит, мент честный. А если нет, значит, оборотень.

Шилов посмотрел в зеркало. Отражение было.

Он вздохнул:

— Поехал я домой. Пока, ребята!

Василевский, с лица которого пропало веселье, спросил:

— Что, совсем худо?

— Не, нормально. — Шилов вышел.

— Значит, худо, — вздохнул Леня. — Будем помирать молодыми…

…Приехав к дому, Шилов долго сидел в машине напротив подъезда, вызывая этим недоумение групп наружного наблюдения, уже настроившихся на окончание смены.

В окно «Альфы» постучала вышедшая из дома Юля. Шилов опустил стекло. Юля наклонилась, просунула голову в салон:

— Привет! Ты почему не поднимаешься? Что-то случилось?

— Не стой так, за проститутку примут.

Юля поморщилась:

— Пошли домой. Я тебя пожалею…

— Жалость унижает мужчину.

— Идиотская формула. Жалость мужчину лечит.

— Ты модельер или философ?

— Я? Я — женщина.

Шилов невесело усмехнулся:

— Сложно спорить. Пошли.

В эфире пронеслось:

— «Шестой» — «Первому»: объект вошел в адрес. С ним связь. Половая.

— «Шестой», не расслабляйся. Окна держи.

«Шестой» контролировал квартиру Шилова, расположившись на лестнице противоположного дома. Окна были незашторены, и он видел, как Шилов и Юля обнимаются, стоя посреди комнаты.

Потом свет в окнах погас.

— «Шестой» — «Первому». Снимаемся.

Часы показывали половину одиннадцатого утра, когда Егоров зашел на проходную «четверки», чтобы выйти на улицу. В руках у него был большой пакет с личными вещами, которые он забрал из кабинета.

— Света, открой! — Он постучал в окно пикета, привлекая внимание девушки-контролера.

— Ты куда это с самого утра?

— Домой.

— Заболел, что ли?

— Отстранен от служебных обязанностей до конца служебной проверки.