— Вот как?.. Ну что ж… Так или иначе, я принимаю в расчёт, что на его месте он просто не мог не согласиться; и обвинять его нельзя. Ни за то, что согласился, ни за то что не выдал тебя. Поэтому его я от ссылки избавляю, пока. Если он и впредь будет давать тебе хорошие советы — ты его слушай; так будет лучше и для него, и для тебя. Но — перед свидетелем говорю, чтоб ты не вздумал потом спорить, — если ты еще хоть раз окажешься замешан в каком-нибудь заговоре — я буду считать его участником; и по знанию, и по согласию… Я обвиню его перед собранием македонцев и потребую его смерти. Помни.
— Я всё понял. Ты мог обойтись и без свидетеля.
— Прекрасно. Завтра, если друзья твои уберутся, я стражу сниму. А сегодня можешь подумать, как дальше жить. Давно пора.
Он отвернулся. Стражник за дверью взял на караул… Филот, выходя следом, хотел было оглянуться, чтобы показать Александру свою поддержку и возмущение, — но, в результате, так и не посмотрел на него.
Шло время. Александр — он снова был свободен — обнаружил, что людей вокруг него стало гораздо меньше. Быть в моде — это иногда слишком дорогое удовольствие, даже для молодых… Теперь вся мякина отлетела, осталось только полноценное зерно. Он заметил всех, кто остался ему верен, и помнил их до конца жизни.
Через несколько дней его вызвали в малый парадный зал. Сказали только, что царь его ждет.
Филипп сидел на троне. В зале был судейский чиновник, несколько писцов и кучка людей, пришедших с тяжбами и ждавших аудиенции. Не сказав ни слова, царь показал сыну сидение ниже трона и продолжал диктовать письмо.
Александр постоял момент, потом сел. Филипп окликнул стражу у дверей:
— Пусть введут!
Четверо охранников ввели Феттала, в кандалах. Двигался он неуклюже, волоча ноги, скованные железом. Запястья под браслетами кровоточили. Он был небрит и нечесан, но голову держал высоко; и поклонился царю не более почтительно, чем если бы был здесь гостем сейчас. Александру поклонился точно так же; и никакого упрека во взгляде.
— Ну вот ты и здесь, — угрюмо сказал царь. — Если бы ты был порядочным человеком, то приехал бы отчитаться о своей миссии, верно?.. А был бы умным — убрался бы куда-нибудь подальше Коринфа, а?
Феттал чуть наклонил голову.
— Наверно ты прав, царь. Но у меня контракт в Коринфе, а я привык свои контракты выполнять.
— Жаль, устроители твои разочарованы будут, но выступать ты будешь в Пелле. Один. И это твоё последнее представление будет.
Александр встал. Все смотрели на него; теперь стало понятно, зачем его позвали.
— Да-да, — сказал царь. — Пусть Феттал на тебя поглядит. Это ты виноват в его смерти.
— Но он же человек искусства, человек Диониса!.. — Голос Александра звенел. — Он же священен… Неприкосновенен!..
— Вот пусть бы и занимался своим искусством…
Филипп кивнул судейскому, тот начал что-то писать.
— Он фессалиец!.. — напомнил Александр.
— Он уже двадцать лет афинский гражданин. И действовал как мой враг после подписания мира. Так что нет у него никаких прав, и он это прекрасно знает.
Феттал слегка качнул головой, глядя на Александра, но тот не сводил глаз с царя.
— Если воздать ему по заслугам, то завтра его повесят, — сказал царь. — А если хочет помилования — придется просить у меня… И тебе тоже придется!
Александр стоял окаменев, дыхание перехватило. Все глаза были устремлены на него
Феттал с лязгом выдвинул ногу вперед и встал в героическую, мужественную позу, которой так восхищалась публика. Теперь все смотрели только на него.
— Нет уж, позволь мне самому ответить за всё! Посол не должен превышать своих полномочий, а я в Карии был слишком навязчив… Что же касается до выступления в мою защиту, вместо сына твоего я призываю Софокла. Слушай.
Он вытянул вперед обе руки в классическом жесте, который очень кстати обнажил его раны. Вокруг раздался тихий потрясенный шепот. У Феттала было больше лавровых венков, чем у любого олимпийского победителя; его имя знали все греки, даже и те, кто никогда не видел театра… Он заговорил звучным голосом, который мог бы дойти и до двадцатитысячной аудитории, но теперь был приглушен соответственно помещению.
Строки он выбрал вполне подходящие, но они и не имели значения. Это была демонстрация. И смысл ее был вполне ясен: «Да, царь, я знаю, кто ты, — но и ты знаешь, кто я. Не пора ли кончать эту комедию?»
Филипп сощурил черный глаз. Послание было понято. Он даже удивился, когда Александр, едва сдерживая волнение, подошел к актеру и встал рядом с ним.
— Конечно, государь, я попрошу помилования для Феттала. Как же иначе!.. Он для меня жизнью рисковал — так неужто я для него каплю гордости своей пожалею?.. Пожалуйста, прости его… Тем более, что я виноват, а не он. И ты, Феттал, прости меня пожалуйста!..
Жест Феттала — со скованными руками — был красноречивее любых слов. И хотя, конечно, никто аплодировать не стал — всем показалось, что они присутствуют при финальной сцене спектакля, идущей под гром аплодисментов.
Филипп кивнул Фетталу и сказал удовлетворенно:
— Ну ладно. Надеюсь, это тебя научило не прятаться за бога, когда безобразие затеваешь. На этот раз я тебя прощаю. Только не вздумай этим злоупотребить… Уведите его и снимите кандалы. Остальными делами я займусь позже.
Он вышел. Ему нужна была передышка, чтобы успокоиться; иначе ошибок можно понаделать. Ведь эти двое только что чуть было не выставили его в дурацком виде! Хорошо, у них не было времени спеться… А то так подыгрывали друг другу, что чуть не сорвали весь его спектакль…
В тот вечер Феттал сидел в гостях у своего давнего друга Никерата, который поехал за ним в Пеллу, — на случай если выкупать придется, — а теперь натирал мазями его раны.
— Знаешь, дорогой мой, у меня просто сердце кровью обливалось за мальчишку. Я пытался ему просигналить, но он всё принял за чистую монету!.. Он уже видел меня на веревке!
— Я тоже. Ты хоть когда-нибудь поумнеешь?
— Да ладно тебе!.. Ты за кого Филиппа принимаешь? Думаешь, он пират иллирийский? Ты же, вроде, видел его в Дельфах; он настоящий грек… Он и сам понял, что слишком далеко зашел; еще до того как я ему сказал. Но до чего ж дорога отвратительная была!.. Давай возвращаться морем.
— Ты знаешь, что коринфяне тебя на полталанта оштрафовали? И роли твои отдали Аристодему. Когда играешь для царя Филиппа, никто другой тебе платить не станет…
— Но сыграли мы здорово, скажи? Я никак не рассчитывал, что парень будет настолько естественен. А какое чувство театра!.. Ты только подожди, пока он определится, — это будет нечто особенное, попомни мое слово… Но сегодня!.. Это было просто чудовищно, так его давить. Право слово, сердце кровью обливалось за него.
Тем временем, Гефестион шептал в полуночной тишине:
— Да, конечно, я знаю. Я всё знаю… Но тебе надо поспать хоть немного. Я останусь с тобой. Постарайся уснуть.
— Он мне на горло наступил, понимаешь? — снова сказал Александр добела раскаленным голосом.
— За это его никто не похвалит. Что он заковал Феттала — это скандал, так все говорят. И все говорят, что ты вел себя прекрасно. Вы оба. Поле осталось за вами.
— Он мне на горло наступил, чтобы показать, что он это может, понимаешь?.. Перед Фетталом, перед всеми…
— Все об этом просто забудут. И ты забудь. Все отцы бывают несправедливы когда-нибудь. Я помню, однажды…
— Он мне не отец!
