ненависти. Здесь был человек, о котором все знали, что он не будет торжествовать в час их горести. Эпитафий поручили ему.
Все греческие государства, кроме Спарты, прислали представителей на Совет в Коринфе. Они признали Филиппа верховным военным вождем Эллады на случай обороны против персов. На этом первом собрании он ничего больше и не просил. Остальное придет.
Он подошел с армией к границам угрюмой Спарты, но передумал. Пусть этот старый пёс сидит в конуре своей. Сам он наружу не вылезет, но если загнать его в угол — дешево жизнь не отдаст. А ему не хотелось стать Ксерксом новых Фермопил.
Коринф, город Афродиты, принимал их радушно. Александр нашел время подняться на Акрокоринф и осмотреть громадные стены, которые снизу казались узкой лентой вокруг вознесенной головы. День был ясный, так что они с Гефестионом увидели Афины на юге и Олимп на севере; оценили стены; рассмотрели, где можно было бы построить их удачнее и где можно было бы взять эти… На самом верху был небольшой, изящный храм Афродиты. Проводник пообещал им, что кто-нибудь из знаменитых девушек богини обязательно подойдет в этот час из городского святилища, чтобы послужить ей здесь… Он подождал немного, с надеждой, — но тщетно.
Демарат, коринфский аристократ из древнего дорийского рода, был давним гостеприимцем Филиппа, и на время Совета царь поселился у него. В большом доме у подножья Акрокоринфа хозяин устроил как-то вечером небольшую пирушку в узком кругу, пообещав царю, что позовет интересного гостя.
Это оказался Дионисий Младший, сын Дионисия Великого, недавно приехавший из Сиракуз. С тех пор как Тимолай лишил его власти, он обосновался здесь и зарабатывал себе на хлеб, руководя школой для мальчиков. Близорукий, нескладный человек мышиной масти, примерно того же возраста, что Филипп… Его новое положение, да и бедность, положили конец его прежней разгульной жизни, но прожилки на носу изобличали старого пьяницу. Вялый подбородок прятался под расчесанной учительской бородой. Филипп — превзошедший даже его могущественного отца, знаменитого тирана, — так очаровал его своим тактичным обхождением, что когда дошла очередь до вина, Дионисий разоткровенничался:
— Понимаешь, у меня никакого опыта не было, когда я отца сменил. Ну совсем никакого. Отец был очень подозрительный человек. Ты, наверно, слышал разные истории о нем — так всё это, по большей части, правда. Все боги свидетели — у меня никогда и мысли не было причинить ему хоть какое зло, — но до последнего дня его жизни меня обыскивали, прежде чем впустить к нему. Догола!.. Я никогда не видел государственных бумаг, ни разу не был на военном совете… Если бы он оставлял меня править дома, как ты сына своего оставляешь, уходя в поход, — всё могло бы сложиться по-другому…
Филипп серьезно кивнул, сказал что совершенно согласен.
— Если бы он хоть позволял мне просто радоваться жизни!.. Ну, обычные маленькие радости каждого молодого… Отец суровый был человек. Талантливый, но суровый.
— Суровый, да. Но для переворотов много разных причин…
— Конечно. Знаешь, когда отец взял власть, народ был по горло сыт демократией. А когда она перешла ко мне — они уже объелись деспотизмом.
Филипп подумал про себя, что этот парень совсем не так глуп, как кажется.
— А Платон тебе ничем не помог? Говорят, он дважды к тебе приезжал…
— Ты же видишь, как я переношу перемену судьбы. Так научился я хоть чему-нибудь у Платона? Как тебе кажется?
Водянистые глаза на невзрачном лице почти засветились достоинством. Филипп посмотрел на аккуратно заштопанное великолепие его единственного приличного наряда, ласково накрыл ладонью его руку, и подозвал виночерпия.
На позолоченной кровати с резными лебедями по изголовью Птолемей лежал с Таис- Афинянкой, новой подругой своей.
Она приехала в Коринф совсем юной, а теперь уже имела здесь собственный дом. По стенам роспись — сочетающиеся любовники; на столике возле постели две изысканно-плоские чаши, винный кувшин и круглый флакон ароматного масла… Тройная лампа из позолоченных нимф освещала их наслаждения: ей было всего девятнадцать, и нечего было стыдиться. Пышные черные волосы, яркие синие глаза; алые губы в краске не нуждались, хотя ноздри и соски она слегка подкрашивала розовым перламутром… Молочно- белая кожа гладка, как мрамор, без единой пушинки… Птолемей был без ума от нее. Час был поздний, и он утомленно ласкал ее тело, не заботясь о возвращении желания.
— Мы должны жить вместе, эта жизнь не для тебя. Я еще много лет не женюсь. А заботиться о тебе буду всегда, не бойся.
— Но, дорогой мой, все мои друзья здесь! Наши концерты, чтения… В Македонии мне совершенно нечего делать, я там просто пропаду… — Все говорят, что он сын Филиппа; нельзя казаться слишком заинтересованной.
— Но скоро мы пойдем в Азию. Ты будешь сидеть у голубого фонтана, вокруг розы… А я приду к тебе после битвы и осыплю тебя золотом, с ног до головы!
Она рассмеялась и легонько прикусила ему ухо. И подумала, что с этим мужчиной на самом деле можно встречаться каждую ночь, не как со многими другими.
— Ты меня не торопи, ладно? Дай еще подумать. А завтра вечером приходи ужинать, ладно? Ой, это ж уже сегодня!.. Я скажу Филету, что заболела.
— Ах ты, обманщица! Что тебе принести?
— Только себя самого. — Она знала, что эта фраза беспроигрышна. — Македонцы — настоящие мужчины.
— Ну, знаешь, ты бы и статую расшевелила.
— Я ужасно рада, что вы начали бороды брить. Теперь по крайней мере можно увидеть красивое лицо… — Она скользнула пальцами по его подбородку.
— Это Александр такую моду ввел. Говорит, борода дает врагу возможность тебя схватить.
— А-а, так вы из-за этого?.. До чего красивый мальчишка! И все его так любят…
— Все кроме тебя?
Она рассмеялась:
— Ты не ревнуй, я солдат имела в виду. Ты знаешь, он ведь один из нас, в душе.
— Нет. Нет, тут ты ошибаешься. Он чист, как Артемида. Или почти…
— Конечно, это видно… Я не о том. — Пушистые брови шевельнулись в раздумье. Ей нравился этот парень в ее постели, и она решилась доверить ему свои мысли. — Понимаешь, он похож на самых великих, на самых прославленных гетер. Вроде Лаисы, или Родопы, или Феодосии, о которых до сих пор легенды ходят. Они не просто любят, они живут любовью. И могу сказать тебе, — я это видела, — он такой же. Понимаешь, все эти люди вокруг — они — ну, прямо кровь его, душа его… Все эти люди, про которых он знает, что они пойдут за ним хоть в огонь. А если когда-нибудь настанет такой день, что больше не пойдут, — с ним случится то же самое, что бывает с великой гетерой, когда любовники уходят из-под ее двери и она откладывает в сторону зеркало. Он начнет умирать, понимаешь?
Он не ответил. Спал. Она бесшумно нащупала легкое покрывало и укрылась вместе с ним. Скоро утро… Ладно, пусть остается. Быть может, на самом деле пора начинать привыкать к нему.
Из Коринфа Филипп двинулся домой, готовиться к войне в Азии. Когда будет готов — начнет добиваться санкции Совета.
Основная часть войск уже ушла вперед под командой Аттала и рассеялась по домам, в отпуск… Аттал тоже. У него была старая родовая крепость в предгорьях Пинда, и Филипп получил письмо от него: Аттал просил царя оказать честь его простому дому, заехав к нему по дороге. Царь успел оценить его способности, потому ответил согласием.
Когда с большой дороги свернули в горы, Александр стал молчалив и замкнут. Потом отъехал от Гефестиона, догнал Птолемея и отозвал его в сторону от кавалькады. Птолемей последовал за ним несколько озадаченный; его мысли были заняты собственными делами. Сдержит она свое слово? Ведь заставила ждать ответа до самой последней встречи…
— Отец вообще соображает, что делает?! Почему не отослал Павсания в Пеллу?.. Как он может тащить его сюда?!
