захотелось, чтобы отец восстал из земли и мать стояла здесь же, рядом с ним.

Однако Дафна знала, что они по-прежнему здесь, в земле. Она представила себе, как они собираются вместе после того, как она с сестрами уйдет, — весь клан призраков Дюморье сходится вокруг надгробий. На памятнике ее кузена Майкла были высечены простые слова: «Студент последнего курса, утонувший в Оксфорде во время купания 19 мая 1921 года», но что еще можно было сказать о его смерти? А что скажет теперь о ней его семейство призраков? Может быть, сменят привычно тему разговора и после смерти, так же как всегда делали при жизни?

Вскоре после гибели кузена Джорджа на войне дядюшка Джим взял ее вместе с Нико на прогулку в зоопарк воскресным днем, и они стояли у клетки со львом, глядя на него во все глаза, но после смерти Майкла и речи не было о том, чтобы куда-то пойти: Барри был безутешен, буквально убит горем. Именно так сказал ее отец: «Услышав печальную весть в гримерной театра, Джим был убит горем, и мне следовало бы пожалеть его, однако я не смог побороть свою ненависть». И все, отец ничего к этому не добавил, и похороны прошли без Дафны и без дальнейших комментариев. Дафна купила маленький букетик фиалок для Майкла через несколько дней после его похорон и оставила их на могиле, куда пришла тайком, никому не сказав. Стоя на кладбище, она думала: «А что если Майкл наблюдает за мной, добродушно посмеиваясь, как делал это при жизни?»

Дафна, конечно же, продолжала общаться с другими мальчиками Ллуэлин-Дэвис — Джеком, Питером и Нико, — и хотя в детстве предметом ее восхищения был красавец Джек (она восторгалась им до такой степени, что буквально теряла дар речи, когда он навещал их и дарил ей конфеты и воздушные шарики), а с очаровательным Нико она легче всего находила общий язык, когда принимали гостей, самым близким из кузенов всегда был для нее Питер.

— Семья — самое важное, — сказала она ему, когда они зашли выпить в «Кафе Ройяль», после того как был развеян прах Мюриел.

Дафна слегка коснулась его руки, он в ответ печально улыбнулся, и она подумала, что ей надо было выйти замуж не за Томми, а за Питера — с ним они так хорошо понимали бы друг друга.

— Как случилось, что мы стали такими взрослыми? — спросила она. — Питер Пэн не должен стареть.

Его всего передернуло, и она сказала:

— О Питер! Прости меня, пожалуйста, ты ведь ненавидишь…

— «…Этот ужасный шедевр», — закончил он ее фразу и поднял рюмку, словно произнося шутливый тост в честь своего тезки.

— Тебе настолько не нравится это имя?

— Господи, почему я должен любить его? Если б этого дефективного мальчишку обозвали Джорджем, Джеком, Майклом или Нико, я бы избежал массы несчастий.

— Но ведь и Майкл страдал, разве нет? — спросила Дафна. — Когда я была маленькой, случайно услышала разговор между моей и твоей нянями, который не был предназначен для моих ушей. Твоя няня сказала, что Майкла мучают ужасные кошмары: ему кажется, что в окна входят призраки. Но я тогда решила, что няня ошиблась: Майкла пугают не привидения, а дядюшка Джим и Питер Пэн.

— Бедняга Майкл. Помню его кошмары, да и свои тоже: мне мерещились какие-то крылатые создания… Знаешь, люди всегда говорили, что Барри — наш ангел-хранитель, но теперь, когда я вспоминаю былое, мне кажется, в нем было что-то от ангела смерти. Возможно, Майклу было известно о нем нечто, чего мы не знали.

Питер рассмеялся, словно хотел обратить все в шутку, но Дафна решила не упоминать больше Питера Пэна, памятуя о том, сколь тяжким бременем легло на ее кузена самое знаменитое творение Барри: чем взрослее становился Питер, тем больше ощущал гнет своего нестареющего двойника.

Не избавилась Дафна от воспоминаний и на следующий день, когда возвращалась поездом в Корнуолл вместе с сестрами.

— Кто первым сказал это? — пробормотала она, едва сознавая, что говорит вслух.

— Сказал что? — спросила Жанна, оторвав взгляд от газеты.

— «Смерть будет ужасно увлекательным приключением». Не могу понять, у кого Барри позаимствовал эту фразу.

Жанна пожала плечами. Глаза Анджелы были закрыты, губы подергивались, по-видимому, она дремала.

— Думаю, это был Майкл, — сказала Дафна как бы самой себе. — Он всегда был остер на язык. А Барри тут же подхватывал его фразы…

Именно об этом много лет назад говорил ей Питер: мол, Барри использовал сказанное им и братьями, когда они были маленькими, и соткал из этого миф о Питере Пэне.

— Папа говорил, что он прислушивался ко всем нам, — сказала Жанна. — Подумать только, если бы не дядюшка Джим, мы могли бы вообще не родиться.

Дафна кивнула. Ей не надо было напоминать, что ее родители встретились и влюбились друг в друга на спектакле по пьесе Барри «Замечательный Крайтон». То была часть семейной истории, как, впрочем, и Барри, который всегда был дядюшкой Джимом для нее и сестер, да и кузенов тоже — все они выросли, слушая его страшные сказки: он хорошо знал, как напугать детей, как заворожить их.

Забыть Барри было невозможно, даже теперь, когда поезд набирал ход, удаляясь от Лондона. Он ехал вместе с ней, был рядом на кладбище в Хэмпстеде, паря где-то на краю сборища призраков. Может быть, он наконец обрел способность летать, этот маленький худощавый человек, мечтавший о Нетландии? Все они были пленниками королевства дядюшки Джима, даже Анджела, получившая роль Венди в восемнадцать лет, когда уже знала пьесу наизусть, как и Дафна с Жанной, — ведь они смотрели этот спектакль каждое Рождество с детских лет и знали, что пьеса была написана для их кузенов. Они и сами устраивали представление в детской, иногда для того, чтобы дядюшка Джим увидел его и поаплодировал им.

Может быть, именно поэтому Дафна не могла избавиться от ощущения, что призраки ее родственников, словно актеры в «Питере Пэне», несутся по небу над ней, связанные невидимыми нитями, так и не освободившиеся друг от друга и от материального мира.

Эта мысль не принесла Дафне успокоения, когда она наконец вновь очутилась в Менабилли: ведь ей, значит, суждено ныне и присно быть привязанной к земле, и от этого никуда не уйти. Приближалось Рождество, а с ним и новое семейное сборище, чреватое повторением всех тревог лета: Томми непрерывно пил, терял контроль над собой, а все притворялись, что ничего страшного не происходит. И Дафна улыбнулась про себя, представив на миг, что Брэнуэлл не только герой не написанной еще книги (она, возможно, так и не будет написана, если работа не сдвинется с мертвой точки), а гость в Менабилли, яркая личность с сомнительной репутацией, повод отвлечься от мыслей о Томми.

Со стороны кажется, что легче решить проблемы других семей, чем своей собственной, и Дафна иногда страстно желала провести хотя бы час в компании Брэнуэлла, тоскуя по нему столь сильно, словно он был частью ее прошлого — братом, возлюбленным или отцом, — как она когда-то тосковала по Питеру Пэну и другим Потерявшимся Мальчикам, желая, чтобы они были настоящими, а не раскрашенными гримом актерами, и одновременно мечтая, чтобы они обрели свободу, взлетели из пыльных кулис театра в ясное ночное небо, к звездам.

Свобода — в ней все дело. Быть свободным, а не пойманным в западню на сцене, не марионеткой, спотыкающейся о нити, опутавшие и сковавшие ее. Может быть, именно это искал Майкл, ощутив себя в воде избавившимся от пут, освободившимся от словесных оков? А что если это единственная дорога, ведущая вперед, — освободиться от всего, от всех, может быть, даже от Брэнуэлла… Но способна ли она разорвать наконец все связывающие ее путы?