Чтение писем заняло всего несколько минут, и вроде бы теперь все должно было измениться: разве я не получила обнадеживающее доказательство того, что Пол не любит Рейчел, не хочет ее возвращения и не жалеет, что женился на мне. Словно нарочно оставил включенным компьютер, чтобы я убедилась: с их браком покончено.

И все же было нечто странно тревожащее в этом конкретном, визуальном свидетельстве их отношений — в нестертых письмах на экране, — и как бы я ни читала их, в хронологическом или обратном порядке, все равно ощущение было такое, будто слова на экране жалили меня, эти горькие короткие фразы принимали в моем сознании угрожающие размеры, но при этом казались слишком незначительными, чтобы служить хроникой столь катастрофического события, как распадающийся брак. Я понимала, конечно, что мейлы — всего лишь стенографический отчет о многих месяцах ожесточенных дискуссий, мучительных переговоров и затянувшихся страданий. Пусть даже и так, но когда все эти эмоции сведены к переписке по электронной почте, они кажутся весьма мелкими, приземленными… и какими-то детскими. Ведь предполагается, что авторы этой корреспонденции — взрослые люди, не так ли?

Что касается маленькой, но смертоносной бомбы, содержащейся в переписке, — подозрений Пола о флирте Рейчел с другой женщиной, — мне не хотелось, чтобы этот часовой механизм тикал в моей голове. Я не желала больше видеть эти письма, лучше вообще о них забыть. И хотя твердила себе, что это не мое дело, но все было напрасно: они пустили во мне корни, как грибные споры в темноте.

Я направилась прямиком в свой кабинет наверху, не останавливаясь и стараясь не глядеть на те вещи в доме, что принадлежали Рейчел, — ее зеркало, ее свечу, ее кровать, ее ванную, — даже дверь за собой захлопнула, чтобы запах Рейчел не проник внутрь. Включив компьютер, я стремилась сосредоточиться на своей собственной работе, не имеющей никакого касательства к Рейчел или Полу, — стала читать свои записи для диссертации, полная решимости погрузиться в них с головой, отбросив все постороннее. Однако здесь не оказалось ничего заслуживающего внимания — то была беспорядочная мешанина не связанных между собой мыслей о Бронте и Дюморье, а заголовок «Вопросы к самой себе» был теперь мне бесполезен, поскольку Рейчел назвала так одно из своих стихотворений, — она и здесь меня опередила, как с Полом.

Мне хотелось ненавидеть Рейчел и ее стихотворение, отвергнуть его как еще один перепев, пусть и с претензией на интеллектуальность, произведения Эмили Бронте, подарившей Дафне Дюморье заглавие «Дух любви». Но когда я достала из нижнего ящика стола сборник поэзии Рейчел (не правда ли странный поступок, если вы собираетесь кого-то или что-то игнорировать?) и перечитала ее стихотворение «Вопросы к самой себе», я еще раз убедилась, какое оно интригующее. Она берет эпиграфом к своему стихотворению седьмую строфу Эмили Бронте («Мы сотней нитей в то вросли, / Что завтра станет прах, / Но нам присущий дух любви / Останется в веках!»), однако то, что Рейчел делает потом, создает впечатление, будто она использует идею Эмили Дикинсон[30], утверждавшей, что стихи можно читать задом наперед. Неизвестно, имела ли она в виду конкретно Эмили Бронте как поэтессу, порядок строк у которой можно изменить на противоположный, но Рейчел перевернула две последние строчки Бронте, так что они теперь читаются: «В веках останется любви дух, присущий нам». Если бы я по- прежнему была студенткой Кембриджа, то сказала бы, что стихотворение Рейчел посвящено литературной идентичности, — насколько неуловимой и неопределенной она может быть, но теперь я не уверена, можно ли подобным образом точно ее определить, особенно если писатель явно не желает, чтобы его на этом поймали.

Так или иначе, перечитав стихотворение Рейчел, я достала свой экземпляр «Духа любви» и стала бегло просматривать. Много лет я этого не делала: «Дух любви» не относится к числу моих любимых книг Дафны. На последних, чистых, страницах этого издания в мягкой обложке я обнаружила сделанные моей рукой записи, относящиеся к первому году учебы в Кембридже, когда я, как обычно, предавалась размышлениям о Дюморье, вместо того чтобы писать эссе о ком-то более уважаемом академической наукой. Я набросала тогда следующее:

«Дафна написала свой первый роман в двадцать два года зимой в Феррисайде, графство Корнуолл, в доме с видом на гавань в Фоуи, который купил ее отец. Художественное воспроизведение истории семьи местных судостроителей, начиная с Джейн Слейд, реальной женщины, матриарха этого семейства, трансформированной Дафной в Дженет Кумб, вымышленную героиню „Духа любви“. Страстная любовь Дженет к собственному сыну Джозефу продолжается и по ту сторону смерти, напоминая кровосмесительную версию романа Кэти и Хитклифа. Проверить: была ли подлинная Джейн Слейд похоронена в церкви, где Дафна венчалась?»

Прочитав эту запись, я вспомнила, что в произведениях Дюморье много ситуаций на грани инцеста: так любовная связь между сводными братом и сестрой — сердцевина сюжета ее романа «Паразиты», в котором есть строки, смутно напоминающие о Кэти и Хитклифе. Можно вспомнить и те любопытные эпизоды, что Дафна исподволь вставляет в написанную ею почти что в форме романа биографию отца, где она сама выступает в качестве одного из персонажей. Самое странное в этой книге (уж не знаю, ключ это к разгадке или просто шутка) — рассказ о помолвке Джеральда с Этель Бэрримор за несколько лет до его знакомства с Мюриел — матерью Дафны. Я сняла с полки эту биографию, озаглавленную «Джеральд», и отыскала страницу, которую пометила много лет назад, а потом постаралась выбросить этот фрагмент из головы и больше не вспоминать о нем. То было место, где Дафна описывала Этель, хорошенькую девятнадцатилетнюю актрису, «прелестную и миниатюрную, казавшуюся не старше четырнадцати». Однако автор биографии называет ее не Этель, а вторым именем — Дафна, что приводит читателя в замешательство, создает путаницу. В одной из сцен действие происходит в Ирландии, в графстве Керри: Дафна-дочь пишет о том, как Джеральд умоляет Дафну-возлюбленную выйти за него замуж как можно скорее. «Но она, будучи крайне своенравной и не желая принимать решение, спрашивает, почему бы им не