тебя, Андрей! И я хочу, чтобы ты знал про… Сёмку. Я тебя всегда буду любить, Андрей! Господи, да что я говорю! Я сама не знаю, что говорю! Я думала… Ты даже слушать не станешь, потому что любишь меня, а ты…

— Я не хотел! — крикнул Андрей. — Ты сама начала! Зачем? Зачем ты с ним? Значит, вот так же… как сейчас… с ним? Зачем?

Анюта молчала. Андрею сделалось не по себе от её взгляда. Такое страдание, такая боль были во взгляде, а ещё такая нежность, такая любовь… «Да за что же она меня так любит? — странненькая какая- то мелькнула мыслишка. — Зачем, дурочка, рассказывает мне про это? Неужели она не понимает…»

Анюта ждала, и Андрей прекрасно понимал, чего она ждёт.

Андрей закрыл глаза, попытался вызвать в памяти образ прежней — грациозной, золотоглазой, яблонево-яблочной — Анюты и… не смог. Той Анюты как будто уже не существовало. Нынешняя же, глядящая на него с мольбой, была… чужая! Это произошло так быстро, а главное, так окончательно, что Андрею даже сделалось стыдно. Точнее, не стыдно, а неудобно, он чувствовал себя вынужденным быть с Анютой невежливым. Как же объяснить ей, что не в Сёмке, не в Сёмке дело, а… в ней? «Я придумал её! — Андрей удивлённо вглядывался в новые, незнакомые черты. — Я придумал её, как и многое другое. Чего ей от меня надо! Неужели она не понимает, что я свободен, совершенно свободен от… всего… а уж тем более от… неё».

Анюта ждала из последних сил.

Андрей понял: не сможет он её обнять, произнести слова, которые она ждёт. О, какой лишней, чужой стала вдруг Анюта в его мире: в комнате среди старых книг и высоких шкафов, на даче под потолком-окном, на лужайке, где он рисовал акварели, в автомобиле, летящем во времени и пространстве… Какой спокойной чистотой, какой свободой веяло от его жизни, и как могло всё измениться, вторгнись туда Анюта со своей… Андрей долго колебался, подбирая определение, и, наконец, разъярившись, подобрал — грязью! Андрей почувствовал себя оскорблённым. Это его, его (а ведь он был готов ради неё на всё!) оскорбила Анюта, когда высматривала ночью прохожих на пустынной улице, когда спала… с Сёмкой, когда принимала от него проклятую коробку с шоколадом! Ведь приняла же она её сегодня! Какая она жестокая, безжалостная, эта Анюта! Как мог он доверить ей белого волка, седого старца, рисующего коршуна? Как смел с ней откровенничать! Да и вообще… любил ли он когда-нибудь Анюту? Перед ней ли стоял на коленях? Ей ли говорил, что сегодня — самый счастливый день в его жизни? А она только сегодня приняла от Сёмки коробку с шоколадом!

— Нет-нет! — Андрей отпрянул.

Анюта по-прежнему смотрела на него с мольбой. Она по-своему поняла его возглас.

— Андрюша, я сама не знаю, как это произошло… Я тогда тебя не знала! Это было до того, как мы познакомились.

— И ты… с ним…

Анюта молчала, всё ещё силясь прочитать в глазах Андрея то, чего там не было.

— Да! Да! Но тебе плевать на это! Не обманывай меня! — вдруг закричала Анюта. — Где моё платье? Я спрашиваю, где моё платье! Отвернись, не смотри на меня… пожалуйста…

— Откуда я знаю, где твоё платье?

Анюта всхлипнула.

Андрей словно очнулся. Ему показалось, он стоит по горло в ледяной воде. Вот и ещё одна ассоциация обрела жизнь. Андрей почувствовал: решать надо сейчас, немедленно, пока не поздно. Именно в эти секунды надо решать, когда Анюта натягивает мокрое платье и плачет. И главное, решать вопреки самому себе, вопреки собственной свободе, вопреки всему… Это было странно, потому что Андрею казалось, он уже всё решил. Однако мучительная несопоставимость была между его сиюминутным и… другим решением, которое как бы тоже предстояло принять и которое почему-то было связано с сиюминутным. Будто бы уже и не в Анюте дело, а в чём-то неизмеримо большем, едва ли не во всей его последующей жизни. Вот что угадывалось за этим «другим» решением. «Да что за чушь? — злился Андрей. — Ну да, я разлюбил Анюту, но я и… пожалел её, то есть поступил благородно, ведь она была готова мне отдаться! При чём же здесь моя жизнь? Что изменится? — Андрей чувствовал: протяни он руку, Анюта отплатит такой страстью, такой любовью, такой верностью… Лишь протяни руку. — Но… зачем? — спрашивал себя Андрей. — Зачем, если мне этого уже не хочется? Стать несчастным сейчас, потерять всё… чтобы остаться, сохранить… Да что сохранить? При чём здесь Анюта? Да как она связана с тем, что будет со мной? Нет! Я и так буду делать добро! Я и так буду честным человеком! Я и так буду любить людей! Я же ворвался к ним, спас от побоев этого… Сёмку… Я же не испугался. Так при чём здесь… Анюта? Какое-то другое решение? Зачем оно? Зачем?»

— Послушай, Анюта, давай разберёмся…

— Молчи! — прошептала Анюта. — Лучше… молчи!

— Нет, нам надо как-то… — шагнул к ней Андрей.

— Не подходи! — Анюта отпрыгнула в сторону. — Не приближайся, слышишь, не приближайся!

Андрей шёл следом, думая, как бы сесть за вёсла таким образом, чтобы не видеть лица Анюты. Больше всего на свете сейчас ему хотелось вернуться на дачу, встряхнуть пьяненького Володю и отправить их с сестрицей в город. В город, в город скорей! А он приедет вечером… На чём угодно. На автобусе, на электричке. Или останется на даче.

— Господи! — сказала Анюта. — Что… всё это было? Это… с нами было? Или мне кажется? Что мы делали на этом острове?

Андрей молчал, спихивая лодку в воду.

— Знаешь, почему меня не любит Бисмарк? — спросила Анюта. — Мы… как-то шли с Сёмкой по двору, а он летел за нами. Я тогда сказала Сёмке, что у нас с ним всё… Всё. Он стал кричать, что изувечит тебя, что зря я с тобой связываюсь, ну и так далее… Я сказала, проживи он, Сёмка, хоть тысячу лет, он никогда не… дотянется, не сможет стать таким, как ты, потому что вы слишком разное. А он сказал, что я тебя не знаю. Что я тебе не нужна. Он сказал, тебе никто, кроме тебя самого, не нужен. Неужели, говорит, не видишь, это же у него на лице написано! Сказал, что как только… Одним словом, сказал, что ты меня быстро бросишь. А я ответила — пусть! Как будет, так и будет! А к нему никогда не вернусь, всё! Тогда он разозлился и бросил камень в Бисмарка. Не попал, а Бисмарк обиделся. На меня почему-то обиделся… Зачем Сёмка принёс утром коробку?

Андрей не понимал, кому она это говорит.

— Это я не с тобой, — словно прочитала его мысли Анюта. — Не с тобой разговариваю…

— С кем же?

— Твоя тень… — прошептала Анюта. — С ней разговариваю… Тени можно говорить что угодно. Тень не ответит, не обидится. Тень — никакая. Сама по себе, сама для себя. Ты… Ты был раньше, когда мы гуляли по парку, когда… ещё ехали на машине сюда, шли на озеро, когда я танцевала… Зачем в тот день, когда ты дрался с Сёмкиной компанией, я пошла домой через парк? Зачем…

— Я же говорил тебе, — осторожно напомнил Андрей, — из-за чёрной старухи, помнишь?

— Да-да, она видели, когда я возвращалась ночью… с этого склада, мне казалось, она всё про меня знает… Но ты… Ты… ещё более отвратительная старуха. Ты… старуха и ты… тень. Зачем ты превратился в тень?

Андрей усадил Анюту спереди, оттолкнул лодку от берега. Сел на вёсла спиной к Анюте. Раз-два! Раз-два! — вонзил вёсла в воду.

Остров быстро отдалялся, обретая привычные очертания. Мир за это время, казалось, стал ещё краше. Вода сияла. Розовое облако подковой повисло в воздухе, обещая счастье. На птицу фламинго было похоже облако, когда летит она, выгнув крылья, обгоняя собственное туловище.

Что-то в мире изменилось. Андрей попытался понять: что же именно? И понял. В новом мире сделались невозможными: белый волк, седой старец, рисующий коршуна, и даже злодей Шарки. Как-то вдруг раз и навсегда Андрей перестал в них верить, и не было в душе сожаления. Холодный ясный свет наполнил воздух. Андрею стало зябко в его негреющих лучах. Лодка всё дальше отплывала от острова. В ледяных небесах было пусто. Облако исчезло. Дважды, пока плыли, Андрей оглядывался. В первый раз увидел, что Анюта, опустив голову, задумчиво чертит пальцем по стеклянной чёрной воде. Во второй — что она плачет…