— Об этом мы и после поговорить успеем, Манук-ага, пойди купи у мясника кусок говядины да поскорей возвращайся.

— А знаешь, что с дьячком Мартиросом стряслось? Жена у бедного нынче ночью чуть было не умерла.

— Как? Почему?

— Родила, но с большим трудом, четыре повитухи и, говорят, шестнадцать докторов принимали младенца.

— Несчастная женщина.

— Завтра сходи проведай её.

— Пойду, а ты пока сделай, бога ради, это дело — достань мяса.

— А это обязательно — за мясом, на ночь глядя, идти?

— Обязательно. Постель и сундуки, Абисогома-аги только что принесли, сейчас и сам пожалует.

— Ты правду говоришь, жена?

— Зачем же мне неправду говорить?

— Прекрасно, пойду, значит, куплю кусок отменного мяса; одна нога здесь, другая — там.

С этими словами Манук-ага открыл дверь и быстро вышел, но только что он прошёл несколько шагов, жена вдруг закричала:

— Манук-ага! Манук-ага!

Старик остановился.

— А как мясо сварим?

— Можно с картошкой, можно и с фасолью.

— Хватил куда! У нас и угля нет, купи немного.

— Хорошо, — сказал Манук-ага и засеменил.

— Манук-ага! Манук-ага! — снова позвала жена.

Старик остановился.

— Хорошо-то хорошо, но одним мясом не обойтись, купи и рису.

— Верно, жена, куплю и рису.

На этот раз Манук-ага пустился бегом, и он уже сворачивал за угол, когда жена во всю мочь крикнула ему вслед:

— Манук-ага!

Старик — делать нечего — пошёл обратно, и игравшее до сих пор на его лице выражение радостного возбуждения вдруг погасло.

— Чего тебе ещё? — спросил он жену, войдя в дом.

— Несёшься, мил-человек, точно паровоз, голос я надорвала… Дома и лука нет, даже соль вся вышла, купи и керосину, или свечей, не в темноте же гостя за стол усадим?

— Верно, жена, но ты сразу бы всё сказала, чтобы я прямо к бакалейщику пошёл.

— Забыла сказать, что надо бы и графин для воды купить… Нечем повязать себе голову… Нечего надеть себе на ноги… Как же мне в таком вот виде Абисогома-агу принимать?

— Давай, жена, сегодня о еде позаботимся, об остальном уж завтра подумаем, — сказал Манук-ага и с силой потянул за дверную ручку.

— Манук-ага! Манук-ага!

— Кричи хоть до утра, больше не ворочусь, — проворчал Манук-ага и выбежал на улицу.

Он был уже довольно далеко от дома, как вдруг услышал окликавший его женский голос.

— Делать тебе нечего, вот и орёшь на весь квартал, — сказал про себя Манук-ага и даже не обернулся.

— Манук-ага!.. — выкрикивал голос, но теперь это был голос не жены старика, а десятилетней дочери дьячка Мартироса.

Старик шёл не оборачиваясь, и дочь дьячка Мартироса, которая минутами переходила на бег, вскоре начала нагонять его. И когда расстояние между ними сократилось шагов до десяти, бедняжка запыхалась так, что смогла лишь выдохнуть:

— Манук…

Старик опять не отозвался, и девочка, совсем уже выбившись из сил, пробежала ещё несколько шагов и невольно ухватилась за полу его пиджака.

— Оставь меня, жена, — прошептал Манук-ага, не оборачивая головы.

— Я должна что-то сказать…

— Мне некогда слушать, ты и без того уже столько наговорила, что всего не упомнишь.

— Я хотела спросить, где живёт кормилица.

При слове «кормилица» Манук-ага очнулся и, увидев дочь дьячка Мартироса, спросил её:

— Ахавни, это ты сейчас за мной бежала?

— Да… я, — ответила Ахавни и перевела дух.

— Как мать?

Ахавни никак не могла отдышаться.

— Я спрашиваю, как твоя мама? Случилось что-нибудь?

Девочка изнемогала от усталости.

— Господи, нашла время пыхтеть! Говори же, как чувствует себя мама?

— Ма…ма хо…ро…шо, маль…чик не хо…чёт брать грудь… нуж…но най…ти кор…милицу.

— Ну всё, всё, ладно, дочь моя, теперь беги домой, кормилицу я пришлю.

Ахавни попрощалась с Мануком-агой, и старик тут же отправился на поиски кормилицы.

Дабы не наскучить читателю, я также расстанусь с Мануком-агой, который на каждом шагу будет встречаться со своими знакомыми и рассказывать им или о выборах в квартальный совет, или о мучительном разрешении жены дьячка Мартироса, или о приезде Абисогома-аги в столицу.

У нас давно ведётся, что многие из уезжающих во Францию или в Германию для продолжения образования, возвратившись на родину приезжают в нашу столицу, чтобы подыскать себе невесту. Абисогом-ага, как мы уже говорили, приехал в Константинополь именно с этой целью. Читатель помнит также, что Абисогом-ага настолько был поглощён вопросом своей женитьбы, что не заметил шедшего к нему навстречу ишака и столкнулся с ним. Нас могут спросить: а ишак, столкнувшийся с Абисогомом-агой, тоже собирался жениться, коль скоро прямо перед собой не увидел такого крупного пешехода? Те, кто более или менее знаком с историей, знают, вероятно, что ишаки, один из предков которых во времена оны лицезрел ангела, нас, смертных, решительно ни во что не ставят и хотят, чтоб мы всегда беспременно уступали им дорогу. Ежели б Абисогом-ага был сведущ в истории или хотя бы не думал в тот момент о женитьбе, он, несомненно, посторонился бы при встрече с этими существами, которые к тому же, благодаря своим ушам, имеют честь быть представителями царя Мидаса…

Расставшись с ослами, Абисогом-ага стал обращаться к встречным прохожим, осведомляясь о местонахождении улицы Цветов, — дом, где ему рекомендовал остановиться один его трабзонский приятель, находился на упомянутой улице. Этот приятель неделю назад и уведомил письмом Манука-агу, что Абисогом-ага намерен некоторое время жительствовать у него… Абисогом-ага, согласно ответам прохожих, переходил из одной улицы в другую, иногда по рассеянности забредал в тупики и, натурально, с одной стороны, сердился, а с другой — опасался, как бы носильщики не исчезли вместе с его постелью и сундуками, хотя и был наслышан об их порядочности.

Проблуждав более часа по улицам Пера, Абисогом-ага наконец всё же попал на улицу Цветов, которую, к слову сказать, не следует путать с одноимённой улицей, сгоревшей во время пожара в Пера в тысяча восемьсот семьдесят… не помню уж, каком. А называлась она улицей Цветов потому, что на ней под окнами всех домов круглый год красовались клумбы.

— Нумер 2 который? — обратился наш новоприезжий к супруге Манука-аги, ожидавшей у ворот своего