Повисло тяжелое молчание. Хромов взял со стола стакан с соком, пригубил и снова поставил на место. Последовал его примеру и Хромов.

— Федя, — снова нарушил молчание Гордый, — Вот вы, извини, Федя, я имею в виду не тебя персонально, а все правоохранительные органы…. Вы когда-нибудь задумывались о тех горемыках, которые попадают в ваши лапы? И все ли, при этом, делается по закону? А совершал ли кто из этих горемык преступление, или нет? А может был ложный донос? А вдруг выбил у совершенно безвинного человека признание сволочь следователь?..

— Не пойму, к чему ты клонишь? — удивленно посмотрел на собеседника Хромов.

— Не понял, говоришь?.. Ну-ну…. Попробую разжевать…. Ты помнишь, за что была первая моя ходка? — неожиданно спросил он, упершись тяжелым взглядом в Хромова. — Ты же видел мое дело в зоне…. Где расписаны все мои ходки. Да…. Первая ходка, — тяжело вздохнул Гордый, — была у меня за участие в квартирной краже…. А вот принимал ли я действительно в ней участие, меня тогда никто и слушать не захотел…

— Прости, Игорь, Хромов покрутил в руках стакан с апельсиновым соком и поставил на стол, — но я действительно ничего не понимаю…

— Сейчас все поймешь, Федор, — Гордый горько усмехнулся, достал из кармана какую-то пилюлю и положил под язык.

— Я ведь, Федя, тогда был студентом, — Хромов заметил, как ярко вспыхнули глаза Гордого, — студентом четвертого курса инжека…

— Да. Я помню, — кивнул Хромов. — В деле была справка и характеристика, подписанная деканом факультета и секретарем комсомольской организации…. Она была положительной.

Гордый, не обратив внимания на его реплику, продолжал:

— Жил я тогда в студенческом общежитии. Днем лекции. После лекций зубрежка в общежитии, вечером тренировка в спортивном клубе…. Я ведь, Федя, был кандидатом в мастера по боксу…

— Да уж, ты в зоне, иногда давал об этом кое-кому понять, — усмехнулся Хромов. Он с улыбкой наблюдал, как горделиво загорелись глаза Гордого, как по-молодецки он попытался расправить свою впалую грудь.

Однако взгляд его также быстро потух, как и вспыхнул. Он кашлянул, пригубил стакан с соком, и продолжил.

— Ты же знаешь, Федя, я сельский парень. У матери нас было четверо…. Я самый младший. А сейчас вот, совсем один. — Голос его предательски задрожал. — Мать умерла. Старший погиб в шахте…. Был там забойщиком. Другой, в Афгане…. А третьего, так разыскать и не смог. Вот так-то, Федя. — Гордый смахнул ладонью выступившие слезы и замолчал. — А отец?.. Тот погиб на фронте в самом конце войны. Под Кенигсбергом…

— Ну ладно, прости. Я немного отвлекся. — Голос Гордого снова приобрел твердость. — А что было дальше? А дальше…. На одну стипендию, как ты знаешь, не проживешь. Хотелось и в кино, и на танцы…. Тут и девчата…. Вот мы и подрабатывали. Разгружали ночами на железнодорожной станции вагоны.

Пришли, как-то после одной разгрузки в общежитие поздно вечером. После душа поужинали, чем Бог послал. Потом вышли покурить на волейбольную площадку. Не на саму, конечно, — улыбнулся Гордый, поймав удивленный взгляд Хромова, а на скамейки, которые там стояли. Как сейчас помню, — вечер был теплый, тихий. А рядом было рабочее общежитие, с ребятами из которого мы часто играли в волейбол. Подходит к нам один оттуда, и спрашивает, кто желает подзаработать. Ребята отказались. Им хватило и вагонов подзавязку. А я взял, и согласился.

— Что делать-то? — спрашиваю.

А парень говорит, что товарищ получил квартиру. Жил в однокомнатной, а сейчас перебирается в двухкомнатную. Нужно помочь, перевезти вещи…

— Я, дурак, взял и согласился…. А так было все устроено, что не подкопаешься: и машина бортовая, и шофер с путевкой. Загрузили на машину вещи…. Меня еще удивило, что мебели не было никакой…. А когда со мной рассчитались, да еще угостили водочкой, мне стало все равно. Я еще спросил тогда, — где выгружать-то, давайте, помогу…. Сказали, что справятся сами…. А на следующий день меня взяли. Вот так-то, Федя. И слушать меня тогда никто не захотел, когда я попытался объяснить, как все было на самом деле…. Они и сдали меня, сучары…. Поверишь, сколько лет прошло, а здесь, — Гордый коснулся рукой груди. — А здесь, — он вдруг напрягся и махнул рукой, — да что там говорить. В общем, поломали судьбу…. То, что для воровской братии, человек дерьмо это мне и тогда было понятно. Но, чтобы человек для следователей и судей был дерьмом, это было тогда для меня открытием.

— Да согласен я, согласен, что нельзя под одну гребенку! Но таких-то большинство…. Ты, же лучше меня об этом знаешь. Ладно, оставим это…. Теперь слушай дальше, — Гордый снова промокнул платком выступивший на лице пот.

— В зоне тогда меня взял под свое крыло сам смотрящий. Понравился я ему, как он сам мне сказал, — своей сметливой башкой и умением постоять за себя…. Но он же меня сам и подставил. Тогда заканчивался мой первый срок. Не хотел он меня отпускать…. Он хотел, что я стал настоящим вором…

— Спровоцировали тогда драку. В ней я переусердствовал. Ударил одного гада, который полез на меня с заточкой, а он кувыркнулся и головой об станину токарного станка. Вот и все…. Новый срок. Но я не ропщу, Федя, значит такая моя планида. И крест я этот должен нести до конца, который так вот неожиданно, постучался в двери. — Гордый улыбнулся вставными зубами, и хрипло засмеялся. Затем встал, обошел столик и, подойдя к Хромову со спины, положил ему на плечо руку.

— Теперь ты, надеюсь, понял, почему оказался здесь, у меня?.. Это, Федя, была моя исповедь…. Если бы перед батюшкой исповедоваться, то, сколько бы времени ушло…. Да и где его здесь найдешь. — Гордый слегка сжал плечо Хромова, отпустил, и вернулся в свое кресло.

— И вот еще что, Федор, — Гордый наклонился к столу. — Диагноз свой я знаю. И встреча моя с тобой последняя. У меня к тебе просьба, — разыщи моего третьего брата…. У меня кой-какие сбережения остаются…. Вот я и отписал их в своем завещании. Бумаги все получишь, перед отъездом. Там я и тебе, кое-чего отписал…. За твою порядочность, и человечность.

Гордый отвернулся. Хромов видел, как блеснули в его глазах слезы.

— Пойдем, Федор, — Гордый поднялся с кресла. — Пройдемся.

Они медленно шли по аллее, по обе стороны которой росли разлапистые ливанские кедры.

— Красиво здесь, — вздохнул скупой на похвалу Хромов. — Кто бы мог подумать, что выйдя на пенсию, увижу этот рай. — Далеко внизу сверкала изумрудная гладь, которая, где-то там, далеко-далеко, сливалась воедино с необъятным горизонтом.

— Удивил ты меня, Федор, — рассмеялся Гордый, — ты, старый кум, и вдруг природа…

— Ты что, думаешь, что работая с «контингентом», я потерял все человеческое, так? — Хромов бросил обиженный взгляд на Гордого, и машинально вытащив из кармана пачку сигарет, тут же спрятал ее обратно.

— Да кури, Федя, кури. Не обращай на меня внимания…. Один хрен, скоро подыхать…

Хромов, не смотря на разрешение Гордого, сигареты доставать, не стал. Он, молча его полуобнял, заглянул ему в лицо, и попытался, что- то сказать.

— Не надо, Федя, — остановил его тот, освобождаясь от объятий. — Я же еще при деле, — улыбнулся он. — Я привык, чтобы мозги мои были всегда загружены…. Это, как наркотик. Нет загрузки, — сразу конец…

— Да, Игорь, этого у тебя не отнимешь, — улыбнулся Хромов. — Мозги у тебя действительно уникальные…. Разработанные тобой операции по экспроприации валютных и иных ценностей у отечественных нэпманов, всегда поражали оперов и следователей своей оригинальностью…. Не зря ты по этим делам, ты проходил, как «интеллигент».

— Это точно, Федя, — захрипел булькающим смехом Гордый, в те времена я был знаменитостью…

Проговорили до сумерек. Но о работе речь больше не велась.

В молодые годы, которые прошли в большей степени в местах лишения свободы, Гордый никогда не замечал, как ежерассветно растворялась ночь. Он тогда был, как робот. Не успевал упасть головой на подушку, как, будто сразу, летела команда «подъем». Да и теперь, когда все прошлое, казалось, было