вмешался в разговор Дюжев. Все это время он сидел молча и внимательнейшим образом, улыбаясь, разглядывал нас обоих.

— Кажется, на разделке? Или в лесоцехе? — картинно повернулся он к сидящему рядом майору добродушного вида с проседью на висках. Майор улыбнулся и молча кивнул.

— Вот, начальник производства, майор Пентегов, вас устроит на самые высокооплачиваемые должности, — продолжал ехидничать Дюжев.

— Да мы, в общем-то, на теплые места и не рассчитываем. Куда поставите — там и хорошо. Нам везде хорошо, — в тон Дюжеву ответил я.

— Было хорошо, — поправил Дюжев.

Повисла глупая пауза.

Первым ее нарушил Нижников:

— Ну, вот так это само дело ебиомать... У нас тут производство большое. Летом сплав. Зимой разделка. Лесоцеха свои. Пилим, само дело... Погрузка в вагоны. По всей стране. Вот так, ебиоть, отправляем.

Далее он стал рассказывать о производстве, о нормах, о трудовых подвигах и местных «стахановцах», которые ударным трудом заслужили досрочное освобождение и вместо того, чтобы «прохлаждаться здесь до звонка, ушли, вот так само дело ебиомать, досрочно...».

Потом говорил Пентегов. Следом — замполит Филаретов. За ним — еще кто-то. И так, в незаметно для всех потеплевшей атмосфере пришли к самой важной теме — клубу. И что представляет собой этот клуб в понимании лагерной администрации.

— Самодеятельность у нас, вот так это дело, хорошая. Вокально-инструментальный ансамбль есть, хор, народные инструменты, само дело... Но только тем, кто уже поработал на производстве год-два... Зарекомендовал себя с хорошей стороны. Доказал трудом, вот так это дело ебиоть...

Нижников обвел глазами всех присутствующих.

— Правильно я говорю?

Присутствующие закивали. Дюжев сидел неподвижно, с той же ухмылкой, сложив руки в области пупа.

— А песни, эти, которые ты пел на магнитофон, вот так это само дело, — не те песни. Надо русские народные, трудовые, а не то что, ебиоть, в ресторанах там или где... А здесь это — нет...

— Нет, почему же, можно, здесь тоже поют. Вон, в изоляторе. Еще как поют, хе-хе, — заметил Дюжев. — Пожалуйста, пой. Каждой песне — свое место.

— В общем, так, — после нескольких незначительных вопросов ко мне и к Собинову начал подводить итог Нижников, — для начала определяем вас на разделку в 101-ю бригаду. Вот сидит ваш начальник отряда — капитан Грибанов, прошу любить и жаловать, как говорится, вот так это дело. — Повернувшись лицом к капитану, он хлопнул ладонью по столу.

— Принимай обоих. Парни здоровые, на разделке такие нужны. Поработают, мускулы накачают... так это дело... А потом можно и про клуб подумать. И работу другую, понимаешь, вот так это дело, само дело ебиомать.

Нижников приподнялся над столом. Все поняли — разговор окончен. Распределение тоже. Мы встали.

— Все понятно. Разрешите идти?

— В коридоре подождите. Нечего по зоне шляться. В карантин вас отведут, — вдогонку приказным тоном проговорил Дюжев.

— Так... Никуда не выходить. Ждите в коридоре, — первый раз за все время подал голос Грибанов.

Мы вышли на крыльцо и закурили.

— Ну, шило... Так я и знал. Как минимум полгода придется стреляться на этой ебаной разделке, — мрачно изрек Собинов.

— А как тебе начальник отряда? — спросил я.

— Как шавка подлаивает Дюжеву. По вйду — недалекий. Мне так кажется. Но рыть землю сейчас начнет всеми копытами — хозяин дал добро.

— Хорошо хоть, вместе в один отряд, так полегче все же. Хоть общаться будем по-человечьи. Чувствую, Грибанову это не очень понравилось. Будут нас разбивать, наверное.

— Вряд ли. Если бы хотели — могли это сделать прямо сейчас, — выпустил дым Толя. Вряд ли. А отрядник? Отрядник, как хозяин скажет, так и сделает. Надо к Нижникову подход искать.

— А Дюжев? Уматный тип. Как слон непробиваемый. И сам себе на уме. Правильно его тут «Дермантиновая жопа» называют! хе-хе...

— Да все они тут... Вот, бля, зверинец, вот попали... Кого тут только нет, и каждая блядь — начальник! Подожди, еще другие не проявились. Может, как проявятся, так и Дюжев благодетелем покажется.

Мы докурили и вернулись в штаб. Вышел Грибанов и нырнул в какой-то кабинет, бросив на ходу:

— Быстро в карантин. После проверки — в 10-й отряд. Завхоз придет за вами. Идите, идите, собирайте вещи.

И мы пошли.

Первый вопрос Чистова по нашему возвращению был:

— Ну что, куда? На прямые работы?

— В 101-ю.

— Так я и знал. Думал, еще, может, посмотрят на то, что вы в институте учились, что ты на гитаре играешь... Ясно. Значит, из управления цинканули. А может, хозяин сам так решил. Ну да ладно, давай чайку попьем, а то вечером вас уже в 101-ю загонят.

Мы пошли собирать вещи. Потом посидели за чаем.

— Если что, заходите, не стесняйтесь, всегда рад, — с этими словами Чистов проводил нас до крыльца.

Из карантина мы, не помню уж в чьем сопровождении, прибыли на место новой дислокации, в 10-й барак, где располагалась теперь уже наша, 101-я бригада. Основная, самая многочисленная в колонии, а потому находящаяся под пристальным вниманием полковника Нижникова. Бригадира звали Владимир Захаров, с естественно вытекающей из фамилии кличкой — Захар. Барак, в который мы поселились, был, в отличие от карантина, двухэтажный. Более поздней постройки, а потому — кирпичный. Двор почти ничем не отличался от карантинного — те же две березы, тот же дощато- бревенчатый настил. Разве что сортир в два раза больше да несколько огромных деревянных мусорных баков у забора, высотой по грудь и с разинутыми огромными откидными крышками. Внутри они кишели крысами, которые иногда выскакивали наружу и гонялись по бортам друг за дружкой. А то кучей мчались от баков к сортиру, ныряя в огромные щели настила или под стены крашенного известью антисанитарного нужника. Так как было их без счету, мусорный бак круглые сутки шуршал, цыркал и писклявил. В нем тоже шла жизнь. Это тоже был лагерь со своей иерархией и вечной битвой за место под солнцем.

На крыс никто не обращал внимания. К ним привыкли, с их присутствием смирились. Они тоже были зэки.

Ветки берез были голы. А стволы от постоянного лазания по ним все изодраны, отшлифованы сапогами, вакса которых, казалось, с годами въелась в бересту, сделав ее серо-черной. Меж крупных и толстых веток параллельно земле были прибиты какие-то доски, отдаленно напоминающие части разрушенного охотничьего лабаза. Назначение их для неопытного глаза было непонятно. Это был зимний «петушатник». В конце двора ютилась кочегарка — кирпичная коробка с черной дверью и трубой.

Барак стоял торцом к лежневке. За дальней его стеной — забор, опутанный колючкой. Контрольно- следовая полоса — «запретка». Потом еще забор. А далее уже и не видно.