этой атмосфере как сыр в масле.
Стефан Цвейг («Три певца своей жизни»):
«Он, Казанова, — Бог свидетель! — всегда облегчал себе жизнь, он не принес в жертву суровой богине бессмертия ни одного грамма своих радостей, ни одного золотника наслаждений, ни одного часа сна, ни одной минуты своих удовольствий: он ни разу в жизни не двинул пальцем ради славы, и все же она потоком льется в руки этого счастливца».
Филипп Моннье («Венеция в XVIII веке»):
«Есть счастье на земле!» — восклицал Казанова, когда у него все было хорошо, когда он любил и был любим, когда у него было много денег, чтобы тратить. Слава этого города и этой эпохи собрала «все счастье на земле», и он любил это счастье всей своей душой, всем своим духом, посвящал ему все свое естество… Если удовольствие и имеет своих героев, то именно здесь и в это время нужно было их искать».
В период карнавала местные власти разрешали жителям и гостям Венеции пользоваться небольшой маской, которая называлась баутта (bautta). В переводе это слово означает «костюм-домино», и венецианская баутта была подчинена строгому рисунку и сочетанию двух цветов — белого и черного. Она состояла из белой атласной маски с резким треугольным профилем и глубокими впадинами для глаз. К маске прикреплялся кусок черного шелка, совершенно закрывавший нижнюю часть лица, шею и затылок. Чтобы человека вообще невозможно было узнать, на голову надевалась черная треугольная шляпа, отделанная серебряными галунами, а на туловище накидывался широкий черный плащ с черной же кружевной пелериной. Было положено надевать белые шелковые чулки и черные туфли с пряжками.
Эстебе Сальветре «Цивилизация: Венеция, Рагуза»:
«Известно, что маска в Венеции играла универсальную роль. Маска делала человека неприкосновенным. Обычаи сделали маску священным талисманом, и правительство терпимо относилось ко всему, что не регулировалось законом, отдавая населению в обмен на свободу все то, что не могли разбудить благородные чувства. В городе, отличавшемся большой строгостью нравов, использования маски было достаточно, чтобы оправдать и прикрыть многочисленные беспорядки: таким образом, можно судить о ее важности в Венеции».
Все это позволяло, оставаясь инкогнито, заниматься всем, чем только душе угодно. А душа — властелин тела, и она, как известно, всегда жаждет любви. Под прикрытием же маски в любви падали классовые барьеры, исчезали какие-либо комплексы и невозможное становилось возможным.
Ален Бюизин («Казанова»):
«Венеция покинула историческую сцену ради театральной. Она больше не вмешивается, не действует, она выставляет себя напоказ, лицедействует. Не случайно, что XVIII век породил великих мастеров городских пейзажей, с безумной скоростью плодивших свои полотна, те самые «ведуты»[3], как для богатых патрициев, так и для иноземных, в основном английских, туристов, хотевших сохранить памятку о своей поездке».
Действительно, в Венеции насчитывалось множество театров, на представления которых очень трудно было попасть, ибо все места, даже самые неудобные, раскупались задолго до представления. На центральной площади Сан-Марко устанавливались импровизированные театральные подмостки, организовывались концерты, соревнования по борьбе и фехтованию, предлагались услуги гадалок, магов и астрологов. Здесь же приводились в исполнение и смертные приговоры, так как публичные казни в те времена считались неотъемлемой частью народных развлечений.
Местные богачи, жившие в летний период вне островной части, на время карнавала дружно возвращались в Венецию. Им необходимо было показать всем, какие они богатые. Это и понятно, ведь богатство никогда бы так не ценилось, если бы оно не доставляло удовольствия тщеславию. А посему повсеместно устраивались своеобразные соревнования: кто закатит самый шикарный праздник, кто потребит больше кофе и табака…
Ален Бюизин («Казанова»):
«Тратить дукаты, чтобы поражать нарочитой роскошью построек, коллекций, пиров и празднеств, спускать безумные деньги на игру, соблазнять и любить женщин всех сословий — вот основные занятия богатых венецианцев в XVIII веке. Джакомо Казанова в этом смысле — «продукт» своего города и своего века, с тем только (весьма значительным) отличием, что он ни благороден по рождению, ни богат. Его жизнь столь исключительна потому, что он играл роль богатого венецианца-космополита, никогда не обладая настоящим личным состоянием».
Действительно, в стране, где бедность и богатство всегда шествовали рядом, Джакомо Казанова был никем и ничем — внук вдовы сапожника, жалкий наследник умершего танцора и сын комедиантки, уехавшей за границу.
Но в Венеции были очень распространены азартные игры. Сам Казанова обожал это дело и часто проводил за карточным столом по двое суток подряд. Венецианцы играли в домах, на улицах, на церковных ступенях, в кафе, в борделях, но особенно в ридотти (ridotto — единственное число, ridotti — множественное), которые открыли еще в 1630 году.
Ридотто — так назывался открытый игорный дом, разрешенный правительством. Как правило, это было помещение, занимающее целый этаж и состоявшее из десятка комнат, где, несмотря на огромное скопление народа, царила исключительная тишина. Входить туда можно было только в маске. Частыми посетительницами подобных злачных мест являлись не только куртизанки, но и замужние венецианские дамы.
Франсуаза Декруазетт («Венеция во времена Гольдони»):
«Характерными заведениями для проведения досуга в Венеции становятся «ридотти» — игорные дома и «казини» — домики для развлечений, нередко загородные, где также велась игра, и кофейни. Число их неуклонно возрастало; многие из них размещались в помещениях театров или же поблизости от последних, так что театр начинал совмещать функции развлекательного заведения и места отдыха. Впрочем, игорные дома снискали популярность отнюдь не в XVIII столетии, а гораздо раньше. В Бассано «казини» существовали уже в XIII веке. В конце XVI века в зданиях Прокураций насчитывалось уже три «ридотти», богато украшенных работами Тинторетто и Веронезе. На площади Сан-Марко, возле небольшой церквушки Сан-Джиминиано, находилось казино, посещавшееся академиками из филармонии, и там по заказам аристократов устраивались концерты, бывать на которых считалось хорошим тоном. В XVIII веке число развлекательных заведений в Венеции достигает максимума: в 1744 году там насчитывается сто восемнадцать игорных домов и залов, и это не считая просторного общедоступного игорного зала Ридотто. Основная часть этих залов расположена в квартале Сан-Марко, имеются казино возле Фондаменте нуове и возле церкви Санта-Мария Матер Домини в Санта-Кроче. Накануне падения Республики число игорных залов было равно ста тридцати двум, и это несмотря на единодушное осуждение игры и официальное закрытие в 1774 году общедоступного ридотто. Только в приходе Сан-Моизе в 1755 году насчитывалось семьдесят три игорных дома, принадлежавших нобилям и просто частным лицам, которые, по утверждению Градениго, содержали их «для личных нужд». В этих случаях речь шла, в сущности, о гостиных, где играли преимущественно знакомые хозяев дома. Слово «ридотто» означает «место сбора». «Казино», уменьшительное от слова «саsа» (дом), подчеркивает малые размеры постройки и ее неприспособленность для повседневной жизни. Казино-домик задумывался как дополнительное место жительства. Приобретая казино, патриции, давно уже переставшие селиться в центре города, получали возможность приблизиться к месту своей деятельности и местам проведения досуга, расположенным в центральных районах. Дома,
