деревьев, обрастая густой листвой, переплетались, образуя зеленый тоннель. А в июне тоннель становился белым, потому что в июне в Ростове зацветает белая акация, и Ростов надолго пропитывается ее запахом.

Сейчас июль. Акации отцвели, листья-гребенки съежились от солнца, огня и едкого сизого дыма, который медленно плывет по бурому тоннелю. Асфальт исполосован осколками бомб.

Дом 26. Длинная арка, ведущая во двор. У основания арки два узких окошка, закрытые ржавой решеткой. Это подвал. Огромный подвал подо всем домом. Подвал перегорожен узкими дощатыми клетушками. На каждую семью — хозяйственная клетушка, потому что сараев во дворе не было. И Борис, и Ольга, и Степан очень хорошо знали этот подвал. Да и вся детвора шумного ростовского двора знала, в какой клетушке айвовое варенье, в какой — бочки с мочеными яблоками или арбузами. Но хозяином положения был дворник дядя Игнат. Только в его квартире на первом этаже имелся люк, через который можно было проникнуть в подвал, минуя общий вход. Через общий вход ребятам попасть в подвал было невозможно. Родители ключи им не доверяли. А дядя Игнат, когда бывал под хмельком, зазывал к себе ребят и открывал люк.

— Лезьте, хлопцы, рубайте, — заговорщицки подмигивал он. — Только щоб пузы не полопались.

Ребята любили свой двор. В центре просторного, покрытого асфальтом квадрата — маленький зеленый островок — овальная клумба, гордость всех жильцов. Обычно весной ее делили на крохотные участки, и каждая семья высаживала на своем участке что хотела — на свой вкус. Интересная это была клумба — «коммунальная», как называл ее Андрей Антонович Севидов. Ранней весной клумба была засажена одинаковой зеленой рассадой. Но потом ясно обозначались участки: рядом с анютиными глазками зеленый горошек, или вдруг вымахивали высоченные подсолнухи. Смешная получалась клумба.

Асфальт во дворе старый, потрескавшийся. Ольга любила обводить мелом эти трещины. Получались замысловатые рисунки. А если обводить трещины на выбор, то можно нарисовать корабль под парусами, смешную рожицу, замок с высокими, острыми башнями.

Сейчас двор был усыпан битым кирпичом, стеклами, «коммунальную» клумбу придавила рухнувшая стена. Ольга бросилась в пролом, упала, сильно ударилась об острые кирпичи. Борис помог ей подняться. Они оказались в квартире дяди Игната. Потолочное перекрытие обрушилось, соединив первый этаж со вторым. На втором этаже прежде была квартира Севидовых. Там, наверху, зацепившись за радиатор парового отопления, висела, чуть покачиваясь, детская кроватка. Ольга оцепенело смотрела на кроватку Ванюшки. Борис шагнул-в комнату, осмотрелся. Все было разбито, разбросано. Целой оказалась только ножная машинка фирмы «Зингер». На нее упал шкаф, дверца его оторвалась, обнажив пустоту. Борис нагнулся и поднял зеленую «испанку», которую носил Ванюшка. Ее привез Андрей, когда вернулся в тридцать восьмом из своей дальней командировки. Борис отряхнул «испанку» от коричневой пыли и подал Ольге. Та машинально взяла «испанку» и, стоя все в той же позе, продолжала неотрывно смотреть на кроватку. Борису стало не по себе. Он сжал кулаки и закричал исступленно:

— Эй! Кто есть?!

Прислушался к тишине и снова закричал:

— Эй, кто живые?!

Послышался надрывный старческий кашель. В проломе стены выросла сгорбленная фигура. В ней трудно было узнать дворника дядю Игната. Несмотря на июльскую жару, Игнат Матвеевич был одет в засаленную телогрейку, а голова повязана женским платком в крупную клетку.

Ольга все стояла не шелохнувшись и смотрела на «испанку» сына. Борис шагнул к старику.

— Игнат Матвеевич, где…

— Чего кричишь? Все спят. Не кричи. — Глаза старика были как-то странно округлены. Он смотрел на Бориса рассеянно и… не узнавал!

— Я же Борис Севидов. Борис я, дядя Игнат! А это Ольга.

Старик по-старушечьи ловко поправил платок, пристальнее и уже более осмысленно всмотрелся в лицо Бориса.

— А вы хиба ж не убиты? А гробы какие! Жалко. — Лицо старика страдальчески перекосилось. На глазах выступили слезы. — Жалко, — повторил он.

— Чего жалко? — растерянно спросил Борис.

— Гробы хорошие, а гвозди толстые. Бачилы гвозди? Толстые. Гробы спортят. А гвозди будут жить долго. Кости сгниют и доски. А гвозди? Гвозди хиба гниют? — неожиданно выкрикнул дядя Игнат и диковато рассмеялся.

Борис взял под руку Ольгу и торопливо вывел ее со двора.

За мостом через Дон в Заречной должен стоять санпоезд. Они с трудом пробирались дымными улицами Ростова. На стене многоэтажного серого дома вкривь и вкось были разбросаны крупные черные буквы: «Ростов на Дону, а Клейст на бобах!»

Да, в ноябре сорок первого гитлеровский генерал Клейст и его хваленые танкисты, не знавшие до этого поражений, опустошительным смерчем пронесшиеся по полям Бельгии, Франции, Польши, по горным дорогам Балкан, были обращены в бегство. Хмурым утром 27 ноября советские войска в составе девятой, тридцать седьмой и части сил пятьдесят шестой армий ударили с нескольких направлений. И Клейст, ожесточенно сопротивляясь, вынужден был оставить Ростов и бежать за реку Миус. Ростов оказался первым крупным городом, освобожденным нашими войсками с начала войны. Удар советских войск под Ростовом был нанесен в тот момент, когда немцы рвались к Москве и надеялись, что победа близка.

Ольга продолжала шагать молча, то и дело обгоняя Бориса. Чуть резковатые черты ее лица, придававшие ей мальчишескую задиристость, изменились, четче обозначились широкие скулы, а неожиданные морщинки над переносицей сделали лицо злым.

Борис не знал, как утешить свою племянницу. Пусть бы выплакалась. Говорят, это помогает женщинам. Но лицо Ольги словно окаменело. Борис и сам был потрясен тем, что увидел в Володарском переулке. Успокаивала надежда на то, что Дарья Михайловна могла и не остаться в Ростове.

— Найдется Ванюшка, вот увидишь. Наверняка эвакуировались они. Дарья Михайловна не может остаться в городе: коммунистка, жена командира. Ты ж должна понимать.

— Когда они могли эвакуироваться? — с трудом разжав губы, вымолвила Ольга. — Осенью прошлого года? Так дали бы уж знать о себе. Полевую почту знали.

— Мало ли что… Война. А может, к знакомым перебрались.

— Ты же слышал, что бормотал Игнат Матвеевич.

— Бормотал, вот именно. Разве не заметила, что он тронулся?

— Тронешься, — вздохнула Ольга. — А если и у знакомых живут… Что с ними будет?

— Ты думаешь, немцы опять будут в Ростове?

— Думаю — да. Клейст-то не на бобах, а на Миусе.

Чем ближе подходили к мосту через Дон, тем чаще их останавливали патрули, проверяли документы.

Июльское солнце клонилось к закату, но жара не спадала. Гимнастерки прилипали к спине. Спокойно катила свою прохладную воду к Азовскому морю река. Зеленый остров лежал в тени под высокими соснами и тополями. Борис увидел место, где когда-то ловили они раков. Эх, бултыхнуться бы сейчас с разбега и долго-долго плыть под водой, пока хватит дыхания… Но бултыхнуться негде. По берегам всюду войска. На Зеленом острове, если присмотреться, можно увидеть траншеи, пулеметные гнезда. По мосту со стороны Батайска нескончаемым потоком движется техника. Даже к причалу речного вокзала то и дело подходят баржи, катера, высаживается пехота. Под тяжестью судов Дон волнуется у причала, волны яростно хлещут гранитную набережную и разбиваются на мелкие брызги.

— Смотри, Ольга, какая сила движется, разве пропустят? — сказал Борис и вздохнул: — Вот только я со своей царапиной! Ну да ничего, долго в твоем госпитале не задержусь. Буду опять к Андрею в дивизию проситься. Как там, интересно, Степан… — обмолвился и пожалел.

Старший лейтенант Степан Рокотов командовал разведвзводом. А разведвзвод — это риск каждый день, а вернее, каждую ночь. Здесь уж оборона или наступление, а разведчик сам должен искать противника. Поэтому и не хотел Степан, чтобы оставалась Ольга в медсанбате, поэтому и настоял, чтобы перешла в санпоезд.

— Что я скажу Степану о Ванюшке, о матери? — сдерживая слезы, воскликнула Ольга.