самом деле, — протараторил Внутреннитй Голос.

«Ну и что это значит?»

— Сама думай.

«Права Татьяна. Ты способен утопить в словах любую истину. К чему мне пустые рассуждения о высоких материях, если на повестке дня стоит совершенно практический вопрос?»

— Ты меня не слушаешь, и не слышишь! — обиделся всезнайка.

Тата внимательно посмотрела на своих дублерш. Может они, что полезное скажут? Разумница безмятежно терпела навязанное бездействие и не порывалась вернуть свободу. Значит, надеялась, что прагматизм сам проторит себе дорогу. Татуся, напротив, суетилась: корчила зверские рожи, сверкала очами, демонстрируя непримиримую готовность защищать иллюзии, фантазии, бредни и прочие странности.

«Я всегда пыталась стать для своих мужчин даром, а они на моем горбу норовили в рай въехать. Я не желаю снова страдать? Не же-ла-ю!»

— Тогда обслуживай своих подружек.

«Но кого: Татьяну или Татусю? — спросила Тата. — Мой ум и душа воюют друг с другом, а я не могу сделать выбор и встать на чью-либо сторону.

— Тут я тебе не помощник. Я за то, чтобы ты была сама собой.

«Нет, уж уволь. Без маски я беззащитна. И добровольно в любовь ни за что не пойду».

— Какую маску ты надеваешь, таким и видишь мир. С Татьяной твоя реальность похожа на бухгалтерский отчет. С Татусей — на мыльную оперу. А что суждено тебе лично, можно узнать лишь попробовав».

«Я боюсь экспериментов и хочу выбрать меньшее из зол…»

— Не умер Данило, болячка задавила.

«Не каркай, — отмахнулась Тата и, развеяв чары, вернула Разумнице дар речи.

— В твоем распоряжении минута. Говори, — приказала строго.

— Ценность мужчины определяется благами, которую он способен дать своей женщине. Раз у Никиты нет денег, пусть расплачивается знаниями. Поэтому в отношениях с ним, помни кто из вас начальник, кто дурак, и кто кому должен. В общем, бери Линева в оборот, налаживай работу конторы, поднимайся и, дай Бог, тебе побольше срубить денег.

— Теперь, ты.

Душенька ожила и зачастила:

— Ценность человека определяется памятью, которую он оставил о себе. Миллионы людей живут в безвестности и умирают, не оставив следов в сердцах современников и потомков. Тебе же выпал уникальный шанс увековечить себя в судьбе и, кто знает, даже творчестве, хорошего писателя и пусть не века, а десятилетия, на худой случай, годы, влиять на мировоззрение и поступки себе подобных. Разве это не счастье?

— Вы думаете только о себе, — упрекнула «подруг» Тата. — А где я в ваших раскладах.

— Прости дорогая, но что такое я? — праздно поинтересовалась Разумница.

— Точно не скажу, но это точно не надуманная роль и не приглянувшаяся под настроение чужая фантазия. И вообще, заткнитесь. Надоели.

Копии снова застыли изваяниями, а расстроенная Тата, прихватив из бара бутылку коньяка, перебралась к зеркалу. Конечно, собственное отражение — не лучшая компания в трудную минуту, но, чем черт не шутит, женщина в серебристой глади вполне могла оказаться умнее и внутренних советчиков, и оживших мыслей с переживаниями.

Так и вышло. Стоило встретиться с растерянным взглядом зеленых глаз, как выход сразу же нашелся. «Тут без бутылки не разберешься. Надо выпить», — решила Тата и приняла на грудь сразу полстакана. Дальше — больше. С каждой новой порцией диалог с отражением становился все убедительнее. Собеседница явно была в теме…

«Все мужики козлы. И Линев такой же. Ему от тебя надо только одно. Сволочь. Сколько же ты, бедолага, выстрадала из-за них…А теперь еще и эта беда…»

…т, чем дальше, тем становилась красивее. Глаза в пол-лица полыхали факелами зрачков. Набухшие губы кривились в легкой усмешке. Всколоченные волосы стояли надо лбом рыже-золотой короной. Одно плохо: наполненная хмельным раздражением, красота не сулила добра. Более того, несла в себе откровенную угрозу.

— Ты кто? — вдруг спросила Тата.

«Я — это ты!» — соврало отражение.

— Ты — ведьма!

Догадаться было нетрудно. Сложнее, оказалось, принять себя новую. Минуту или две Тата с сомнением рассматривала собеседницу, вслушивалась в себя, затем дотронулась стаканом до зеркала.

— Стало быть, ты тоже живешь во мне? Прекрасно. Это меняет дело.

Чувствовать себя ведьмой было приятно. Внутреннее разрешение творить зло разливалось по телу горячей волной и подмывало исполнить потаенную сладкую мечту: отомстить своим обидчикам.

«Я не должна так поступать…» — мелькнула мысль. Но слово «должна» ведьма брезгливо отринула и приняла другой устав: «Плевать, буду вести себя как захочу».

«Козлы! Сволочи! Негодяи! Почему вы меня мучили? За что? Я была чистой светлой девочкой и хотела только любить и быть любимой. Я верила в добро и справедливость. Я несла свет. А вы… — череда мужских лиц мелькала перед внутренним взором, — разорвали мое сердце на куски, как голодные псы. Убили желание дарить себя. Истерзали похотью. Унизили глупостью, трусостью, низостью, эгоизмом. Вы — звери, выродки, ублюдки и не заслуживаете снисхождения. Я вас ненавижу. Я вас презираю! Я вас боюсь! Но и вас кикиморы в грош не ставлю… — очередь дошла до копий. — Жить, выверяя каждый шаг, я не буду. И хитрить и лукавить не стану. Я — женщина свободного племени и сумею постоять за себя. Сейчас только выпью немного…»

Новая порция коньяка превратила ненависть и злость в тягу к совокуплению. Причем настолько сильную, что ведьмовство, как все человеческое, не выдержав накала страстей, в миг растаяло. Что немедленно засвидетельствовало зеркало, отразив бешеную похотливую самку, истекающую желанием и соком. Подрагивая, вибрировали ягодицы, спелой зрелой тяжестью висли груди, соски распирало от прилива крови, внутри естества вибрировало возбуждение.

— Не бойся, малыш. Мамочка идет к тебе…

С этой дурацкой фразой Тата устремилась к Линеву.

Первыми гостью почувствовали тараканы. Еще бы. Генетически каждый из прямокрылых всеядных старше любого прямоходящего млекопитающегося на миллион лет. Однако жизненный опыт не помог, и дикая непонятная энергия единовременно уничтожила миллионы безвинных насекомых.

Книги, мебель, посуда — неодушевленное царство вещей — отреагировало вслед. И сжалось, уменьшилось. Могло бы — исчезло бы, дематериализовалось. Затем настал черед живому миру. Собаки в доме Линева, поджав хвосты, жалобно заскулили. Кошки забились в углы, чуя приближение зловещей всесокрушающей силы. Затем у гипертоников головы заболели, у гипотоников — закружились. Сердечники потянулись за лекарством, алкоголики — за бутылкой. И только тонкий психолог, интуит, инженер человеческих душ, Никита Линев продолжал беспробудно дрыхнуть на диване, не чуя приближающейся опасности.

— Что не ждал?! — раскатисто захохотав, Тата сорвала с Никиты одежду и швырнула в угол.

Голый, жалкий, беспомощный лежал Линев перед обнаженной, величественной, полыхающей мощью полупрозрачной красавицей. Ручками трусливо прикрывал стыд, ножки опасливо гнул в коленях.

— Страшно? — ласково полюбопытствовала дива. И носком ноги ткнула мужской бок. Из