Лучик разделил пространство на две половинки и, раздвигая их, как берега, разлился рекой. На одном зеленела трава, сияло солнце, синь небес отражалась в водной глади, птицы, перелетая с цветущих деревьев на прекрасные цветы, нежно щебетали веселыми голосами. На другом: сером, угрюмом, пустынном Любовь Андреевна увидела себя: Рабу Божию Любовь и нацеленный в спину штык в руках болезни-конвоира.

— Мамочка! — раздалось с противоположного берега.

Вздрогнула Любовь, будто ударили!

— Светонька!

Дочка возвращалась домой с подарками и известием — свадьба скоро. Да на беду встретила другого. Пьяного водителя грузовика. Вот и обвенчалась со смертью.

— Мамочка! — зов повторился. — Иди ко мне.

— Сейчас, сейчас, — засуетилась Любовь.

— А я? — рядом с болезнью не весть, откуда появилась Лариса, — не уходи.

— Я тебя столько лет жду, — Света почти плакала.

— Ты мне нужна, — уверенно заявила Лариса.

— Не ссорьтесь, доченьки…

— Любонька, милая, — рядом со Светой возникла мужская фигура. Муж. Дмитрий. Митя. Митенька.

…Любила его до беспамятства. Ревновала до безумия. Он, кобелина чертов, первые годы гулял, как нанятый. Потом в науку ударился, профессором стал. Изводил и себя, и ее: то раздельное питание, то голодание, то лыжи, то музеи. Сил невпроворот, вот и тратил, на что ни попадя. А уж что в постели вытворял! И так до старости. Впрочем, не дожил Митя до старости. В силе ушел, от горя. Все о Свете плакал, о младшенькой…

— Бабушка! Останься! — Татка возникла рядом с Ларой, и, как обычно, не просила. Требовала! Еще бы! Главный человек на свете. Козырный туз в крапленой колоде, всех переиграет! — Дедушка, ты не прав! Пусть бабушка со мной еще побудет. И с Дмитриком.

Единоличница! Отберешь у такой! Как же!

— Не вмешивайся! — попросила Любовь, — Хоть ты меня не мучай.

— Люба!

Не равны силы у мира светлого забвения и реалий. Рядом с дочкой и мужем встали отец и мать!

— Любочка. Пора домой, — давний, из детства, зов полоснул сердце тоской.

— Иду, только я…

— Ты боишься? — догадалась мама. — Да?

— Да, мамуля, боюсь!

— Не бойся. Я с тобой, — успокоил отец.

— Вечно, ты, Любка, трусить. Вечно копаешься. Давай скорее сюда! — Иринка, сестра, приветливо замахала руками.

— Здесь хорошо! — голос мамы лился песней. — Здесь мы снова все вместе. Как раньше.

— Мы последнее время только о тебе и говорим. Заждались совсем, — сказал папа.

— Сейчас бабушка подойдет и дедушка, — Иринка рассмеялась. — Вот они обрадуются.

— Я торт испекла, твой любимый, с клубникой….

— Любонька, я по тебе соскучился!

— Любка! Ну, давай. А-то я торт сама съем…

— Мама, не делай этого!

— Ба — буш — ка! Бабуля! Я одна останусь. Мне страшно… — Тата расплакалась.

Любовь отрицательно покачала головой:

— Не одна. Мир вокруг.

Тут же заглушая родные голоса, грянуло:

— Свидание закончено! — объявила Душа голосом тюремного вертухая.

Лучик-река смыкал берега. Хор голосов на противоположном берегу стал громче, лица увиделись отчетливее. Бело-огненная гладь соединяла с ушедшими. Или пока еще разделяла?

— Я пойду к ним, — прошептала Любовь.

— Сейчас я тебя туда отправлю, — злорадно хмыкнула болезнь и отвела для удара штык.

— Я — женщина свободного племени. Я сама себе хозяйка. Нечего тут командовать! — за секунду до рождения новой боли Любовь сделала шаг вперед…и умерла.

Отправив Любовь Андреевну в мир иной, лучик потянулся восвояси. К истокам. Но пока хоть частичка света озаряла угасающее сознание умершей волшебницы, вопль отчаяния рвался вслед: «Бабушка!» Это осиротевший внучкин Дар прощался с Даром своей любимой наставницы.

Прежде жизнь Таты напоминала праздник. Бабушка вела хозяйство. Мама и Вадим присылали деньги. Папочка, осознав ошибки, аккуратно выполнял родительские обязанности и даже подбрасывал «на булавки». В отсутствие забот и тревог оставалось только учиться, развлекаться, да подколдовывать по мелочам. «Хочу нравиться мужчинам. Хочу находиться в центре внимания. Хочу, чтобы со мной все хотели дружить, танцевать, всегда приглашали на вечеринки …» — список желаний состоял исключительно из собственных потребностей. О том, что отпущенный свыше волшебный дар можно/нужно тратить на решение чужих проблем Тата заподозрила лишь после смерти бабушки.

Отец появился в доме через две недели после похорон. Вошел, поцеловал в щеку и объявил с порога:

— Поживу с тобой.

«Он понимает, как мне тяжело и хочет помочь, поддержать», — подумала Тата и ошиблась. Папенькой двигала иная мотивация. За ужином, не отрывая взгляд от телевизора, он небрежно уронил:

— Я сейчас на мели, поэтому денег на хозяйство дать не могу. Покормишь меня?

Детское обожание и юношеская обида давно остались в прошлом. Сейчас Тата относилась к отцу ровно и приветливо. Не более. Наверное, поэтому озвученная безапелляционным тоном просьба вызвала глухое раздражение: «Он не спросил, хватает ли мне самой на жизнь». Однако отказывать было неудобно, и она ответила:

— Да.

Три недели Тата готовила на двоих, одна убирала в квартире, игнорируя, звучащий в мозгу ехидные реплики Внутреннего Голоса вроде: «Папочка хорошо устроился, нашел себе служанку…»

Кстати, о Внутреннем Голосе…

Раньше Тата почти не обращала внимания на то, что в мозгу, как бы сами по себе, без ее воли и участия, то и дело звучали различные советы, приказы, комментарии. Однако после похорон тон и лексика фраз разительно изменились. Без бабушки Внутренний Голос распоясался, стал язвительнее, безжалостнее и вякал, буквально, по всякому поводу.

Но в данном случае, замечание было справедливым. Папочка явно загостился. Пора и честь знать.

— Папа, мне уже легче, — когда терпение закончилось, сказала Тата. — Ты можешь возвращаться к себе.