эту картинку, словно стоп-кадр фильма. И вот ее отец сидит в седле на гнедом коне, он смотрит в сторону трибуны, где стоит командир полка, полковник Бокшчанин, но она хорошо знает, что сейчас отец смотрит на нее. Смотрит и улыбается, наверное, сейчас скажет: «В каком магазине продают таких ангелочков?» – ибо он всегда так говорил, завидев ее…

Эту картину, напоминающую цветную открытку, не в состоянии смыть даже проливной дождь за окном вагона…

Пассажир шуршит газетой, которую он вовсе не читает, но очень хочет произвести впечатление человека, поглощенного своими мыслями. И все- таки ему любопытно, что же послужило причиной того, что лицо женщины у окна вдруг озарилось каким-то внутренним светом.

Вероника мысленно оставляет свой цветной фильм, уже столько раз виденный ею в памяти, надевает очки и возвращается в ноябрь 1939 года. Она низко склоняется над записной книжкой, ибо очередная запись не совсем разборчива: Почки выходят из строя. Вечный холод и эти поверки во дворе. Мочусь с кровью. Только бы выдержать. Выхожу ночью по нескольку раз. Счастье еще, что у меня есть этот полушубок…

И пригодился. Может быть, именно поэтому Буся потом повторяла, что войны ведут мужчины, но именно женщины лечат их раны.

Вероника переворачивает страничку. Там начало декабря. Тогда они уже покинули квартиру в казармах в Пикулицах и прятались в деревне у Франтишки. Туда дошли известия от Буси: дедушка Ники вместе с другими профессорами Ягеллонского университета был арестован немцами и отправлен в Заксенхаузен. Оттуда он не вернулся. А Ника с матерью ходили в сельский костел молиться за жизнь отца. Анна, поддавшись уговорам Франтишки, даже ходила к гадалке. От жены фельдшера она услышала, что над головой майора Филипинского пересеклись потоки недобрых сил, но он не из тех людей, которые сдаются. Может быть, это был как раз тот самый день, когда Анджей записал мелким почерком: Прошусь в лазарет. Мне надо выжить. Человек живет не только ради себя. На всякий случай я передал адрес Анны и мамы поручику С.

Поручик С. Да, когда Вероника с ним познакомилась, он был уже полковником С. Полковник Ярослав Селим. Вероника прикрывает глаза и видит лицо мужчины, опаленного войной. У Ярослава был настолько сосредоточенный взгляд, что казалось, будто именно в этот момент он готовится выстрелить из винтовки в какую-то цель. На любого человека он смотрел как на противника, будто размышлял, насколько тот сильнее его и успеет ли он попасть ему в лоб прежде, чем сам получит пулю. Да, это был взгляд снайпера, который оценивает, надо ли нажать на спуск сейчас или можно чуть повременить. Должно было пройти немало времени, прежде чем они – Анна, Буся и Вероника – поняли, что этот человек уцелел в аду, в который он не собирается возвращаться, и при этом должен еще расплатиться по своим долгам. Именно таким он явился к ним в Кракове в 1945 году. Она помнит эту первую встречу: он стоял на пороге их квартиры и прежде, чем что-либо сказать, внимательно изучал ее, глядя из-под козырька полевой фуражки с «вороной» над козырьком, как будто сравнивая ее лицо с тем образом, какой запечатлелся в его памяти: «Барышня Ника? Простите, Вероника… Вы стали взрослой и красивой девушкой». Прежде чем увидеть ее наяву, он увидел ее на фотографии. От него Вероника услышала, что говорил ее отец, о чем он думал, узнала, что он делал записи в своей записной книжке: «Господин майор все время беспокоился, как там его девушки. Все время о вас говорил, так что и мне спустя какое-то время стало казаться, что знаю и жену его, и дочь, словно я когда-то на самом деле вас видел».

Он явился посланцем из того времени, которое Анна навсегда для себя определила как время post mortem. Он был единственным человеком, кто мог им хоть что-то сказать об Анджее. О живом Анджее. Это именно ему майор Филипинский показал фотографии Анны и Вероники, это ему майор дал адрес своей матери в Кракове, ему оставил свой портсигар, когда собрался отправиться в лазарет. В записной книжке он фигурирует как поручик С. А в их жизни он появился как полковник Ярослав Селим. Посланец из тех мест, из которых живым никто не вернулся. Этот человек теперь тоже живет лишь в ее памяти. У Вероники нет даже его фотографии. Он вошел в жизнь трех женщин так же неожиданно, как и вышел из нее. Кроме памяти о нем, сохранился единственный след. Для нее ценный, как наконечник дротика тысячелетней давности, найденный в раскопках…

Пассажир видит, как женщина, отвернувшись от окна и как будто что-то неожиданно вспомнив, берет свою большую кожаную сумку с коваными накладками и из ее внутренних кармашков вынимает нечто, что может уместиться в ладони. Она разворачивает бумагу. Своими длинными пальцами она осторожно ставит этот таинственный предмет на столик рядом с фотоаппаратом. Пассажир внимательно вглядывается, но издалека ему трудно понять, что это за предмет. Какой-то кулон из латуни? Деталь фотоаппарата? Амулет?

Это гильза от патрона. Если взглянуть на ее основание, то вокруг капсюля, где осталось углубление от бойка пистолета «вальтер», можно увидеть фабричный знак: «Геко, калибр 7.62». Гильза стоит рядом с фотоаппаратом. Она слегка подрагивает в такт вибрации вагона поезда. Вероника какое-то время смотрит на гильзу, и вдруг из глубин ее памяти вновь всплывает лицо Ярослава. Он чем-то взволнован, с трудом берет себя в руки, после чего в поисках какого-то окончательного аргумента во время возникшей горячей дискуссии вынимает нечто из кармана мундира и держит на ладони. Это гильза. Та гильза, которая сейчас незаметно приближается к краю столика вместе с вздрагиваниями мчащегося поезда. «Стреляли из пистолета «вальтер», – говорит он тоном командира, который не приемлет никаких возражений. – Именно так выглядит гильза патрона от пистолета фирмы «Геко», калибр 7.62! Это боезаряд немецкого производства!» – «Откуда она у вас?» – в недоумении спрашивает мать, протягивая руку за гильзой, но он не ответил на вопрос, лишь положил гильзу на вытянутую ладонь Анны, скупым кивком головы поклонился и вышел из комнаты. И тогда мать сказала: «Странный человек». – «Что значит странный?» – спросила Вероника, а Анна, пожав плечами, как-то нерешительно ответила: «Он какой-то… двойной». Она тогда не смогла объяснить, что имела в виду, а Юр моментально этим воспользовался: «Да, как хорошо сказано – двойной, ведь этот полковник, думается мне, продался русским с потрохами».

Господи, никто из них тогда и знать не мог, что именно Юр станет тем, кто выдаст его, обрекая на смерть. И что это произойдет именно тогда, когда Ярослав наконец сбросит с себя ту скорлупу, в которой он поначалу пытался укрыться, и когда они поймут, что настоящий героизм заключается в том, чтобы победить врага, которого ты уже впустил внутрь себя.

Вероника смотрит в окно, но вновь она видит лишь то, что ей хочется помнить: как Ярослав смотрит на ее мать, как Анна старается не видеть в нем мужчину и как старается сделать все для того, чтобы мир забыл, что она –